Архив рубрики «Рассказы»

Авторский рассказ «Зовите меня Ириной»

В зале было откровенно холодно. Огромные окна старого помещения полуторовековой давности легко пропускали сырой февральский воздух, давая простор сквознякам. Пожилые врачи поверх халатов надели шали, больничная молодежь предпочитала щеголять в меховых изделиях разного достоинства. Все слушали ординатора, вот уже час невыразительно читавшего свой доклад. Зал заметно вздохнул, когда выступающий добрался до финальных слов: «Таким образом, в настоящее время пациент ставит вопрос о смене пола».

Послышался шум открывающейся двери, возбуждённый громкий шёпот:

Сюда, что ли, заходить? Я хорошо выгляжу, парик не растрепался?

Сидящие старались рассмотреть стремительно вошедшую высокую девушку, одетую в яркий, не по весне лёгкий наряд: узкая блестящая малиновая юбка ― среднее между набедренной повязкой и бандажом для беременных, дешевая из искусственного меха короткая белая куртка, сапоги с высокими голенищами, театральная сумка ― портмоне. Зал изумлённо наблюдал за уверенными повадками пациентки, которая лихо закинула длинную ногу, вскинула голову в огромном платиновом парике, презрительно поджала тонкие губы, обведённые красной помадой, дерзко осмотрела присутствующих. Девушка наслаждалась всеобщим вниманием, это было заметно по довольному блеску грубовато подведённых глаз, разрумянившемуся лицу, учащенному дыханию.

Из зала послышался голос:

Как Ваше имя?

Девушка усмехнулась:

Зовите меня Ириной.

Тот же голос настойчиво продолжал:

Но по паспорту Вы – Валентин.

Было очевидно, что эти вопросы задавались не в первый раз, и к ним она привыкла. Бойким заученным тоном, как при прочтении текста, многократно повторенного на репетиции, пациентка ответила:

Это по паспорту, а на самом деле я ― не мужчина. Спросите кого угодно, все воспринимают меня как девушку, как привлекательную девушку, ― она кокетливо повернулась к одному из врачей. ― Вот Вы, если бы всего не знали, за кого бы меня приняли?

Мелодичный голос завораживал. Встряхнувшись как от наваждения, молодой врач жестко ответил:

За мужчину.

Ничуть не смутившись, девушка снисходительно кивнула головой: ― Это Вы сейчас так говорите, а если бы один на один, то поверьте мне ― все было бы по-другому.

А когда Вы впервые назвались женщиной? ― вопрос повис в воздухе.

***

(Десять лет назад)

Весна в этом году была удивительная ― прозрачный струящийся воздух обволакивал ели, превращая каждую в произведение японского искусства. Березы также просились на полотно ― безвольно обвисшие ветви создавали причудливое кружевное изделие, отчётливо проступающее на пронзительно голубом небе.

В районном военкомате стоял шум ― шёл весенний призыв. Переполненные коридоры двухэтажного здания напоминали кровеносную систему некоего организма с бесшабашной дурной кровью. В одной из комнат царило особенное оживление ― десятки раздетых призывников потешались над свом видом. Стройные, крепкие, мускулистые испытывали явное превосходство над хилыми собратьями по призыву, однако виду не подавали ― военкомат равнял всех. В помещении было жарко, призывники маялись в ожидании.

Когда же будут вызывать? ― раздался недовольный голос.

Самый маленький, прозванный Малышом, ответил, протяжно-медленно растягивая слова:

На нас обиделись, теперь уже никогда не позовут ― надо просить прощения.

Все засмеялись. Через некоторое время по предложению Малыша призывники разделились на три команды: в одну сторону выстроились парни в белых трусах, в другую ― в полосатых семейных, в третьей собрались все остальные. Когда стало особенно шумно, из кабинета вышел сердитый врач. Грозно посмотрев на молодежь, так ничего и не сказав, он уже хотел было вернуться назад, но тут увидел высокую девушку, входящую в комнату:

Вы, девушка, к кому? Здесь посторонним вход запрещён, ― банальные слова веско слетали с губ, становясь на лету значительными и важными.

Девушка, медленно покачивая узкими бёдрами, невзначай касаясь сидящих, прошла к пожилому врачу и, победно взглянув ему в глаза, громко сказала:

Родина зовёт своих сыновей! Мне пришла повестка.

Она обернулась, чтобы оценить произведённый эффект. Молодые люди пристально-заинтересованно рассматривали фигуру пришедшей. Десятки глаз прощупывали, изучали каждый участок тела, особенно долго останавливаясь на узенькой юбочке. Девушка стояла не шевелясь, как бы впитывая всё вокруг. Как же она любила этот запах молодых тел, грубые или нежные руки, мосластые колени, теплые, с пряным ароматом, подмышки и цепкие, по-мужски тяжёлые, взгляды. Хотелось отдать себя всю, до капли, без остатка, в благодарность за то, что нужна, с надеждой хоть на миг быть близкой одному, другому, всем! Горячая волна внизу живота обжигала. Казалось, все видят дрожь, сжатые руки, прерывистое дыхание, расширенные зрачки. Ну и пусть! Пусть знают ― всё для них, ничего не жаль!

Тишину нарушил задумчивый голос Малыша:

Это кто, гомик, что ли?

Да нет, нечто другое ― Оно… ― не менее философски ответил его сосед.

А грудь, там же ничего нет, ― не унимался Малыш.

Вот если бы из одного места убрать, а ко второму приложить, то что-нибудь получилось бы.

Призывники дружно подхватили эту тему. Задорные, но небезобидные полушутки–полуиздёвки посыпались со всех сторон.

Ладно вам! ― прикрикнул вышедший на шум военный, ― пройдите к военкому!

Сдерживая рыдания, девушка последовала за ним, а в кабинете громко расплакалась, размазывая тушь с густо подведённых ресниц. Съехавший на бок парик открыл тёмные курчавые волосы. Крупными мужскими ладонями девушка пыталась вернуть его на место. Военком отметил обгрызанные, с чёрной полоской ногти. Примирительным голосом он сказал:

Иди домой, больше вызывать не будем.

***

Пауза в зале затянулась. Вобрав воздух, пациентка быстро, оживлённо жестикулируя, застрекотала:

Вызвали меня в военкомат. Зашла, осмотрелась, вокруг призывники, кто ущипнёт, кто погладит ― видно, нравилась всем, а когда узнали, что я от рождения парень, то и вовсе отбоя не было. Мне военком так и сказал: «Ты ― прирождённая звезда!» Правда, кто-то другую рифму подобрал, но я не обижаюсь. Похоже, так их зацепила, что поэтами заделались.

Довольная, она откинулась, победно взглянув на врачей. Молодёжь зашевелилась, зашепталась, послышались смешки.

Чем Вы занимаетесь, как зарабатываете деньги?

Меня не зря назвали звездой. Я подрабатываю в ночном клубе. Подружка, или друг, как хотите, исполняет стриптиз. У нее звучное имя ― Рафаэла. Танцует как девушка, зажигает, завлекает, а в конце номера оказывается парнем. Успех колоссальный! Я же обслуживаю разгорячённых клиентов. В свободное время выходим в коротких юбках на трассу. Словом, не нуждаемся.

А Ваш друг тоже в женской одежде ходит?

По ночам, да. Ночью она ― Рафаэла, звезда клубного шоу, а днем ― Денис, неприметный, даже невзрачный студент. А вот я ― даже днем звезда, потому что не снимаю женской одежды. На Рафаэлу спрос только по ночам, а на меня ― круглые сутки.

― А почему Вы называете себя звездой, если занимаетесь банальной проституцией? ― едкий девичий голос вызвал в рядах оживление.

― Вы так говорите, потому что Вас никто не любит. Конечно, звезда. У кого-нибудь здесь есть личный психоаналитик? А у меня ― есть! Вот она, ― пациентка победно протянула руку, указывая на средних лет женщину. Та, улыбнувшись, кивнула головой:

― Именно так, причем, на общественных началах.

Удовлетворенная, пациентка тем не менее не унималась:

― А Вы, девушка, так говорите из зависти. Между мной и Вами, мужчина всегда выберет меня, потому что я лучше как женщина.

― Может, Вы просто безотказная? ― голос юной стажерки вступил в палемику.

― Да! Представьте себе ― безотказная! Потому что я люблю мужчин, а вы их только мучаете ― постоянными отказами, капризами, унижениями. У вас же, у принцесс, надо выпрашивать любовь, клянчить как подачку. А я им дарю всю себя, без остатка. Поэтому у меня среди братвы масса поклонников, так что в обиду никто не даст. В детстве тоже защитников хватало.

Девушка остановилась, словно что-то припоминая.

***

(Пятнадцать лет назад)

Из уборной доносились приглушённые звуки:

Получи, тряпка половая, будешь знать как крысятничать!

Послышались всхлипывания, шлепки. Девочка, пробегавшая по коридору, замерла, прислушалась, затем тихо вернулась в свою палату. Стояла глубокая ночь. В интернате ― красном кирпичном здании сталинской застройки ― все спали. Лишь в некоторых палатах слышалось невнятное бормотание. Длинные коридоры с огромными окнами без занавесок и обшарпанными стенами; комнаты, именуемые палатами, больше похожие на ночлежки; вонючие уборные ― всё это было выкрашено в тёмно-зелёный бутылочный цвет. В столовой со стен отовсюду смотрели глаза зверей и птиц, следящих за детьми, что ещё больше усиливало общее мрачное впечатление. Из-за экономии электричества помещение освещалось тусклыми лампами и уличными фонарями.

В одну из палат на пустовавшую койку вернулся высокий худой сутулый подросток, нелепо размахивая длинными руками. Сев на кровать он надолго застыл, затем несколько раз судорожно всхлипнул и замолк, глядя невидящими глазами в проём двери. До субботы было ещё долго, да и вряд ли мать заберёт его ― ушла в загул. В палату заглянула ночная воспитательница, подошла к подростку, пригляделась и тихо вздохнула:

Это кто же над тобой так поработал, Валь?

Мальчик взял шершавую, неухоженную руку женщины, прижал к щеке и прошептал:

Больше такого не будет. Идите спать, поздно.

Когда всё вокруг затихло, он неслышно подошел к койке соседа, дотронулся до плеча. Тот проснулся мгновенно, присел и выжидающе посмотрел на подростка:

Что, отделали?! Без защитников не обойтись.

Я согласен, буди Кольку, всё равно одному спать холодно.

Через некоторое время трое воспитанников молча лежали на двух сдвинутых кроватях. Рослые ― по бокам, худой ― в центре. Когда уже казалось, что все уснули, послышался внятный голос:

Завтра наденешь платье. Мы и раньше тебя замечали в женской раздевалке. Так что всё будет как положено, станешь женой.

***

Из задумчивости её вывел вопрос пожилой женщины, укутанной в тёплый деревенский платок, из которого торчала лысоватая голова с рыжими, непрокрашенными волосами и огромными очками. Усталым голосом видавшего виды специалиста она спросила:

Так, может, никакая Вы не девушка, а просто гомосексуалист, который стесняется этого?

Пациентка возмущённо вздёрнула плечами. Впервые потеряв самообладание, она выкрикнула:

Педиком никогда не была, я их даже презираю, это последние люди. Я ― девушка, в Ваши-то годы пора знать, что нас называют транссексуалами.

Упрямо вскинув голову, пожилая женщина возразила:

А чем Вы отличаетесь от гомосексуалистов ― живете только с мужчинами, регулярно переодеваясь в мужскую одежду?!

Это Вы заставляете меня переодеваться! С мужским паспортом и в женской одежде полжизни проведёшь в дежурках, и на работу не устроишься, даже временную. Я не гомик, даже не представляю, как это мужчины друг с другом живут, извращение какое-то. Видите, колготки, юбка, серьги ― всё как положено, как у женщин.

Молодой врач болезненного вида, краснея и заметно волнуясь, спросил:

Почему Вы считаете гомосексуалистов ниже себя, среди них много выдающихся людей?! ― Справившись с волнением, он продолжил: ― Вы рассказали о двух подростках, которых назвали «защитниками». А их Вы не считаете гомосексуалистами?

Удивившись такой версии, пациентка насмешливо посмотрела на парня:

Они же с девочкой спали, со мной, всё как положено. Недавно встретила, ни один не узнал меня. Слышала, у каждого семья, дети.

Эти подростки принуждали Вас переодеваться, ну и всё остальное делать?

Пациентка недоумённо пожала плечами:

Заставляли? Чушь! Они защищали меня, другие даже завидовали, так что никакого насилия, а быть женщиной я ещё раньше хотела.

***

(Двадцать лет назад)

Интернат постепенно опустел, всех детей забрали на выходные. Двое восьмилеток неприкаянно бродили по коридорам, заглядывая в классные комнаты. Наконец, дежурная, дородная полногрудая женщина, властно позвала:

Николай! К тебе старшая сестра приехала ― на выход!

Один из мальчиков опрометью кинулся к ней, радостно прильнул к бесформенной шерстяной юбке:

До свидания!

Другой, щуплый, большеглазый, больше похожий на девочку, одиноко стоял в коридоре, тоскливо глядя в окно. Женщина беспокойно посмотрела в его сторону:

Ладно, Валя, не страдай, я отведу тебя домой, а если никого не застанем ― будешь ночевать у меня.

Ребенок воодушевлённо помчался за своими вещами.

Идти было далековато ― село располагалось на берегу большой реки вдали от дорожной магистрали. Впрочем, шли легко. Золотистый наст осенних листьев мягко вибрировал под ногами. Валька загребал сухие листья, весело приговаривая:

Мы в город изумрудный идём дорогой трудной, идём дорогой трудной, дорогой непростой!

Наконец, за пригорком появились первые поселковые дома. В одном из них слышалась удалая музыка.

Мама дома! ― радостно сообщил мальчик.

Раз дома, беги к ней, ― тяжело дыша, отозвалась женщина. Грузно повернувшись, она медленно стала удаляться.

Валькин дом казался неказистым и запущенным. Покосившийся, потемневший от времени, с распахнутой калиткой он был похож на загулявшего сельчанина в рваной поношенной одежде. Особую лихость ему придавал разноцветный флюгер ― петух, резво крутившийся на единственной ноге. Дверь оказалась не заперта. Тихо пробравшись в сени, мальчик остановился, предвкушая впечатление, которое он произведёт.

Из комнаты доносились возня, ругательства вперемешку со стонами. Громкая музыка заглушала часть звуков, но была не в состоянии перекрыть грубый мужской мат. Заглянув в щель, ребёнок с ужасом увидел двух раздетых мужчин ― тело одного из них было иссиня-тёмным от татуировок. Другой что-то мял под собой, остервенело вихляя тощим жилистым задом. В ворохе тряпья светлело перекошенное до неузнаваемости лицо матери.

«Убивают!» ― первое, что пришло в голову ребёнку. ― «Надо звать людей! Почему она не просит о помощи?»

Вдруг послышался смех, принадлежавший женщине. Низкий, грудной, он странным образом волновал, будоражил, сбивал с толку. Потянуло табачным дымом ― вся тройка мирно курила, устроившись среди тряпичного хлама. Через некоторое время тот, что с наколками, стал приближаться к дверному проёму ― уже отчётливо виднелись фиолетовые русалки на его груди. Мальчик замер за дверью. Мужчина, прихватив бутылку водки, вернулся к компании. Распивали недолго, через короткое время комната заполнилась шумом борьбы, хриплыми возгласами, безудержной энергией дурного сладострастия. Заворожённо глядя в щель, Валька видел широкую спину с ритмично качающимися куполами. Из оцепенения его вывел животный стон матери вперемежку с ликующим рычанием одного из гостей. Ребёнок ощутил едкий острый запах пота, конвульсивное сотрясение обнажённых тел, волны истомы, исходившие от женщины. Резко, почти болезненно возникло острое желание быть среди них, испытать всё то, что чувствуют они, лежать на месте матери истерзанным, измученным, обессиленным под напором грубой мужской ярости.

***

Да, быть женщиной я уже давно хотела, ― повторила пациентка. Круглые цыганские серьги подрагивали в такт произносимых слов, малиновая, с блёстками, юбка мерцала под светом люстры, меховая куртка, по-гусарски накинутая поверх плеч, белела и искрилась как снежная горная вершина.

Новогодняя ёлка, ― выдохнули на задних рядах.

Да нет, скорее, карнавал в Рио, ― послышался ответ.

Ничуть не смущаясь, пациентка продолжала:

В детском саду у нас была воспитательница ― Ирина. Добрая такая, меня всегда защищала от мальчишек, я её мамой звала. Помню, она носила широкую шифоновую юбку, которая развевалась при ходьбе. Я дала себе слово, что у меня будет такая же. Даже бабушку попросила сшить для любимой куклы шикарный наряд. Просыпалась на печке, смотрела на куклу и представляла себя принцессой. Когда в избе никого не было, то переодевалась в одежду матери и ходила на огромных каблуках. Однажды старший брат застал меня в таком виде и побил. Грубый он был, жестокий.

Так у Вас есть ещё и брат?

Уже нет. Наркоман, умер от передозировки, — впервые ответ прозвучал сухо, неохотно.

Ваша мама часто бывала нетрезвой?

Часто? Да почти всегда. Вначале не столько пила, сколько куражилась, гуляла. Про эти загулы всё село знало. Дом был полон мужиков, она любила уголовников. Кто из заключения выйдет ― прямо к ней. Даже из города приезжали. Ненавижу её, уже много лет не общаюсь, с бабушкой живу в той же избе. Село наше близ города, иногда у друга ночую, иногда и поспать-то не удаётся, но матери не показываюсь. Вот её фото ― королева Шантеклера, когда-то слыла первой красавицей, сейчас уже так не скажешь.

Из бархатной театральной сумочки посыпались старые фотографии. На них улыбалась молодая женщина ― огромные глаза, вьющиеся чёрные волосы, полные губы, ямочки на щеках. Она была не просто хороша – притягательная, манящая, одновременно насмешливо-дразнящая и обещающая улыбка в сочетании с печальными из-за длинных ресниц полузакрытыми глазами создавала ощущение тайны, недосказанности, вечной загадки.

Так, может, Вы потому и надевали одежду матери, что скучали по ней? ― толстые диоптрийные очки старой женщины вынырнули из необъятной шали. Крошечные глазки буравили пациентку, безжалостно проникая в затаённые глубины.

Девушка вскинулась:

Вы почему не уходите на пенсию? Задаёте дурацкие вопросы, на которые нет ответов! Скучала ― не скучала, какое это имеет значение. Она мне была и не особенно-то нужна, я отца любила.

***

(Двадцать пять лет назад)

Мужчина тихо скулил, свернувшись калачиком в углу большой избы. Протяжный, нутряной, полный тоски и бессилия звук сливался с завыванием ветра за окном, хлопаньем распахнутой калитки, скрежетом флюгера–петуха на крыше. В избе было холодно, остывшая печка тепла не давала. Студеные разводы на окнах отнимали крохи света неясного зимнего утра. Вскоре стало тихо ― мужчина поднялся, потянулся за папиросами, закурил. Зябко поёжившись, снова забрался под утлое тряпьё. Тяжёлое чувство одиночества захлестнуло мутной волной, потянуло за сердце, притаилось глубоко в груди. Неизбывная тоска ощущалась столь явственно, что он потёр рукой у ворота. Предрассветные часы, самые мучительные и длинные, приносили с собой ворох мыслей, таких же мучительных и невыносимых. Неподалёку слышалось сопение младшего сына, старшего отправили в интернат. Жены, как это часто теперь случалось, не было дома.

«Сука», ― горько подумал мужчина. ― «Шляется, где попало, всё нагуляться не может».

Вспомнилась свадьба, удалая и бесшабашная. Односельчане всё удивлялись ― красавица и за такого худого, хворого. Никто не знал, что невеста вынашивала ребёнка, не от него ― от наглого, сильного, хитрого. Обманул, окрутил и бросил, как в песне. Она хотела руки на себя наложить. Не окажись он в сарае, удавилась бы. Не любовь, глухая тоска истерзанных людей объединила их тогда. Женой она так и не стала, хотя и родила от него ребёнка, его ребёнка ― Вальку. Бессилен он был, не столько телом, сколько душой, мыслями, побуждениями был слаб. Женился, думал ― поднимется, напитается силой, но только всё наоборот вышло. Жена после рождения второго сына окончательно оторвалась. До свадьбы добрая, весёлая, вся какая-то сияющая, сейчас стала оголтелой, проклятой бабой. Старший сын отца в нём не признавал, будто чувствовал, что от другого. В интернате жаловались ― паскудит. Только Валька, кровиночка, как две капли похожий на него, любил всем сердцем и душой.

Мужчина осторожно перевесился через кровать:

Валька, иди ко мне, сынок!

Ребёнок сонно залез под бесчисленные покрывала. Прижавшись к отцу щуплым тельцем, замер, вдыхая тёплый запах отцовского пота, улыбнулся, доверчиво обнял за шею. Взволнованный, растроганный, отец глубоко поцеловал его в губы. Вспомнилась жена в их первую ночь, такая же родная и близкая, её шепот, тихие смешки, нежное дыхание, ласковые усталые объятия. Мужчина гладил ребёнка, бессознательно проводя подрагивающими пальцами по его телу. Задохнувшись от прилива непривычного, давно забытого возбуждения, он мягко переместил голову сына к своему животу. Горячая, пульсирующая волна вытолкнула наружу всё то, что копилось последние годы, мучило в предрассветные часы, не давало покоя и днём, связывая липким тягучим ощущением своего бессилия.

***

Вы говорите, что любили отца. Вас роднили духовная близость, сходство характеров или общее одиночество?

Да, духовная близость, ― усмехнулась пациентка, ― и сходство характеров, и, наверное, то самое одиночество. Он мягким был, добрым, каким-то заброшенным. Любил рыбалку, не пил, но много курил. Мать откровенно издевалась над ним, за что ― непонятно. Однажды ранним зимним утром пошёл на реку и утонул в проруби. Удочек не нашли, все решили, что украл кто-то. Тело выловили только весной.

Не было ли у Вас в роду психически больных, или лиц, покончивших самоубийством?

Нет, конечно. Отец умер от несчастного случая, брат ― от передозировки. Мать до сих пор жива и умирать никогда не собиралась.

Может, у Вас когда-либо были травмы головы с потерей сознания?

Может, и были, но несерьёзные, меня несколько раз избивали в интернате, пока не нашлась защита. Сознания никогда не теряла, иначе я бы запомнила.

***

(Двадцать восемь лет назад)

Женщина медленно брела по берегу, неуверенно наступая на землю, чудом сохраняя равновесие на скользкой траве. Что-то бормоча, придерживая огромный живот она вразвалку передвигалась к намеченной цели ― прибрежным мосткам, где собиралась передохнуть. Вдруг она неловко поскользнулась и с размаху упала в реку. Еле выбравшись из прохладной воды и немного протрезвев, произнесла:

Ублюдок! Ещё не родился, а уже урод. И отец твой дерьмо, и ты, видно, таким же будешь. Не вытравила тебя в утробе, выжил.

Встряхнув платье, побрела дальше. У мостков с трудом взгромоздилась на нагретый солнцем деревянный настил, вытащила бутылку дешёвого вина и, опрокинув, стала жадно пить. Солнце поднималось всё выше ― разгорался жаркий июньский день. Шум камыша и прибрежной травы, стрекот кузнечиков, соревнующихся с верещанием сверчков, жужжание насекомых, всплеск воды навевали сон. Женщина задремала, безвольно опустив голову. Прошло немало времени, прежде чем она проснулась от духоты и липкого пота ― солнце стояло в зените. Беременная с трудом поднялась на ноги, шагнула на прибрежную глину. Охнув, замахав руками, она ничком упала на живот, стукнувшись виском о борт старой лодки. Сидящие вдали рыбаки уже собирались домой ― солнце припекало, клёва не было. Один из них, с дальнозорким взглядом старого человека, показал молодому напарнику:

Глянь! Кто-то решил позагорать в одежде.

Рыбаки заспешили к мосткам.

Да это Татьяна загуляла. Никак сознание потеряла от удара, кровищи-то сколько. Беги за помощью. И опять на живот упала. Это кто же у неё уродится?!

ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ (Л.К.Шайдукова. «Перевертыши»)

Люди глупы, даже психиатры, хотя мнят о себе очень много. Я приглядываюсь к ним, выискивая нечто особенное, но ничего не нахожу. Среди больных они чувствуют себя прекрасно, будто бы это и есть их место в жизни. О чем они думают, глядя в глаза своим пациентам? Не ощущают ли беспокойства, работая в замкнутом пространстве лечебницы? Разве они не мои сокамерники, только с улучшенными условиями пребывания в больнице? Что привело их в психушку, где железные двери для врачей открываются и закрываются с чуть большей частотой, чем для их подопечных? Находясь на принудительном лечении, которое уклончиво стали называть «недобровольным», я заново познал понятие свободы.
Мой отец – Борделяйн – нечто среднее между невротиком и психотиком. Психопат, одним словом. Вероятно, и я принадлежу к этой категории людей, хотя таковым себя не считаю. Так сказали эти надутые докторишки, у которых своя выгода, своя награда: опуская других, поднимаются сами. Иначе, зачем идти в психиатрию? Каждый раз, когда они значительно обмениваются своими немудреными терминами, уверенные, что нашли свой особый, зашифрованный язык, я переполняюсь тихой яростью и желанием отомстить. Неважно кому – всему миру. Моя месть неконкретна и безадресна. Она глобальна, чиста и абстрактна. Наказать всех и почувствовать власть. Наказать всех и испытать наслаждение. Никто не должен догадаться, что именно я – регулятор смерти, именно от меня исходят призывы к очищающему разрушению.
В больнице у меня свободный режим — перелом ментовской челюсти не такой уж большой проступок. Многие хотели бы это сделать, но боятся упасть с пьедестала, который сами себе возвели. Вначале я бунтовал, сопротивлялся, раздавая удары направо и налево, однако добился лишь продления срока лечения. А потом пришло озарение, и моя жизнь приобрела особый смысл. Сейчас мне доверяют носить по палатам еду для одиночек, раздавать пищу в столовой, открывать по вечерам «красный уголок». Я в курсе всех новостей, так как смотрю телевизор. Мне удалось пронести сотовый телефон – регулярный выход в Сеть обеспечивает связь с себе подобными, коими переполнен Интернет. «Я спокоен, я абсолютно спокоен», ведь у меня есть тайна, о которой никто не догадывается! Но как же мне хочется ею поделиться!
Трудно быть Богом, если об этом никто не знает. Кто управляет людьми через ловко смонтированные, хитро срежиссированные, грамотно смоделированные посылы?! Кто в реальной жизни, а не на глупых тренингах осуществляет массовые манипуляции? Кто на деле, а не в теории испытывает действие нейролингвистического программирования?! Кто засылает тысячи императивов простакам, которые даже не подозревают об этом и послушно исполняют приказы?! Я тихо горжусь собой, но хочется гордиться громко. Когда желание прославиться становится нестерпимым, беру припрятанный в корнях старого дерева телефон, возвращаюсь с ежедневного «выгула больных» в свое любимое место – крошечную клетушку, заставленную ведрами и швабрами, — и с наслаждением набираю номер.
Профессорша отвечает сразу – будто ждет моего звонка.
— Слушаю, — слышится ее осторожный голос. – Говорите.
— Это я. – Уверен, что она меня узнала, хотя с запинкой произнесла:
— Не поняла. С кем разговариваю, назовитесь.
— Это я. – Моя фраза прозвучала уже более настойчиво. — Сын Борделяйна. Вы еще книгу о нем написали и подарили мне. Название очень эффектное. А недавно мы с вами встречалась, я получил продолжение – «Перевертыши». Забыли?

Женщина молчит, как бы вспоминая (но я-то знаю, что она связана со мной незримой нитью, что мы близки особой близостью). Поспешнее, чем хотелось бы, я добавил: — Перечитал внимательно. Одно непонятно, почему в «Перевертышах» ничего нет обо мне? Наскучил?
Наконец, в сотовом прозвучало: — Еще раз. Я с вами действительно работала много лет назад – как детский психотерапевт. Залечивала душевную травму подростка, чей отец был признан маньяком. Видно, не залечила.
— Вы отрицаете очевидное, стесняетесь нашей близости. Не стоит.
— Близости…, — эхом прозвучало на другом конце города. – Это ваши болезненные фантазии, вызванные тяжелыми детскими переживаниями. Поиск защитника после потери отца.
Во мне начало закипать возмущение: — Просто не хотите признаться в том, что сблизились с пациентом психушки! Все психиатры одинаковые: поставить клеймо, получить награду за судейство, почувствовать себя вершителем судеб – вот зачем вы выбрали труд, который только внешне выглядит «неблагодарным»!
— За всех психиатров не отвечаю, но я выбрала эту специальность, чтобы дойти до сути, — терпеливо объясняет моя собеседница.
— Добраться до сути всех людей невозможно, и вы это знаете!
— Своей собственной, — скорее прошелестело, чем прозвучало на другом конце города.
Я не сдавался: — А рукопись с непонятным названием «Борделяйн», которую вы мне подарили много лет назад, желтые страницы, исписанные ровным почерком бывшей отличницы? Это – тоже моя выдумка?
— Оставила в пустой ординаторской, которую мне предоставили для работы с подростком. Потом долго искала.
Последний довод должен был поставить жирную точку в нашем споре, но я быстро нашел убедительный аргумент.
— Передо мной распечатка вашей последней книги «Перевертыши». И как она ко мне попала?
На другом конце повисло молчание, которое иначе, как «подавленным» не назовешь. Профессорша растерянно сказала:
— Так она у вас? Я попросила смышленую девчонку сделать копию – мой принтер сломался. Лилечка, еще совсем молоденькая медсестра, только что закончила медицинское училище – ребенок в белом халатике…
В голове вихрем пронеслись образы-воспоминания: ночь, спертый воздух больницы, крошечная подсобка, открытая дверь, женский силуэт в проеме, короткий как вызов смешок, брошенные слова — «новые рассказы, нам есть, что обсудить», жаркое молодое тело под белым халатиком, тихий стон освободившейся плоти…
Задыхаясь, я прохрипел: — Болезненная фантазия, говорите? Все сочиняю, не вижу грани между сном и явью, выдумкой и реальностью?! Хорошо, я докажу, что все настоящее. Ждите моего звонка!
Весь следующий летний месяц, когда медперсонал ходил осовелый от духоты, я напряженно осуществлял свою задумку: выбирал в Сети наиболее впечатлительных, молодых и податливых; находил переводчиков, сортировал тексты, видео, материалы; рассылал тысячами фотографии детских трупов, плачущих людей, развороченных домашних очагов. И призывал, призывал к мести!
Говорят, давным-давно, когда меня и в помине не было, один человек подсадил всю Америку на кокаин. Вот так и я своими продуманными действиями, коммуникативным талантом, способностью к манипуляциям воплощал мечту миллионов. Мечту стереть с лица земли всех обидчиков, обнулить прошлое, обновить историю людей, которых Общество презрительно отцифровало как «Борделяйн». Результат моей бурной активности вскоре отразился на экранах телевизоров и компьютеров. Удовлетворенный, я набрал номер профессорши.
— Вы сегодня не включали телевизор?
— Это вы? – сразу узнала она меня.
— Конечно. Только не подумайте, что я вас преследую, как какой-то маньяк. Я, хоть и сын своего отца, но имею другие привычки.
— Что я должна увидеть?
— Плоды вашего упрямства. Или профессиональной гордыни. Или несовершенства психиатрии. Помните наш спор о грани, которая проходит между явью и реальностью? Это я ее не вижу? Да весь мир ее не видит! Если бы вы, причисляющие себя к здоровой части общества, не были столь настойчивы, высокомерны и предсказуемы, то многих бед можно было бы избежать.
На конце послышался нетерпеливый вдох, Боясь, что профессорша бросит трубку и отнимет у меня миг торжества, я скороговоркой произнес:
— Сделайте для меня последнее одолжение, включите через час новостную программу. Я вам позвоню, и тогда многое станет для вас понятным.
Ровно через час я уже сидел около больничного телевизора. Набрав телефон профессорши, и услышав ее настороженный голос, вкрадчиво, чтобы не спугнуть, сказал:
— Усильте звук, ведь вы сидите у телевизора.
— Не знаю, зачем я это делаю, но обещайте, что вы наконец-то перестанете мне звонить, — пробормотала моя собеседница.
Связь с абонентом была прекрасной – голос диктора звучал ясно и отчетливо, передавая события последнего месяца.
«Как отмечают большинство наблюдателей, лето этого года характеризуется усилением террористической активности. Следующие один за другим террористические акты на разных точках планеты, часто совершаемые по одному сценарию, наводят на мысль о наличии единого центра управления хаосом. Данная версия, хотя и не очевидная, подкрепляется данными о многочисленных хакерских атаках с наводнением Сети материалами провоцирующего характера. Среди них профессионально смонтированное видео, специфические тексты, в которых содержатся призывы к насилию. Специалисты обнаружили звуковые и зрительные стимулы, способные воздействовать на подсознание подобно эффекту двадцать пятого кадра, и хотя он до конца не подтвержден, но и не опровергнут…».
Услышав в трубке прерывистое дыхание профессорши, я злорадно ухмыльнулся. Ясно, переживает поражение. Выключив телевизор, чтобы мои слова не затерялись в информационном потоке, я внятно произнес:
— Теперь вы поняли, кто правит миром?
— Господи, когда же это кончится? Где вы находитесь? Откуда звоните? – Голос женщины был почти паническим.
— Никогда это не кончится, поверьте мне. Процесс запущен, и что бы я ни делал, уже не имеет значения. Появятся другие, отыщутся последователи. Разве можно истребить Борделяйнов?!
Ответа я не услышал, а жаль.

ДЕНЬ В ВЕНЕЦИ

День в Венеции. (Л.К.Шайдукова. «Открывая матрешку»)

Дина сомкнула веки. Солнце слепило как никогда — венецианское августовское солнце. Толпы туристов молча бродили по площади Сан — Марко, окруженные глупыми перекормленными голубями. Одуревшие от безопасности птицы садились на ладони детей и холодно рассматривали их своими глазами-бусинками. Из-за нестерпимой жары сужающаяся тень Дворца Дожей была переполнена, но Дина, выносливая и безразличная к слепящему потоку света, вольно устроилась на ступеньках, лениво вытянув ноги. Впереди был длинный летний день в чужом городе.

Она рассматривала грязноватую воду канала с качающимися гондолами и высокомерно-приветливыми гондольерами, деловитых и равнодушных официантов, шныряющих между столиками; богатых стариков с черепашьими шеями; нарядных, в униформе, музыкантов. Наметанным глазом улавливала смену настроений, оттенки взаимоотношений, нюансы мимолетных общений. Она заметила, как оживился взгляд гондольера, отыскавшего влюбленную парочку; как сменил привычную надменность на подобострастие официант при виде зеленых купюр в руках глупого американца; как заблестели глаза старого ловеласа, когда к нему за столик подсела разбитная девица. Сквозь ресницы она наблюдала за продавцами сувениров, стоящих в окружении причудливых масок, ярких кукол и карнавальных костюмов, невольно удивляясь их схожести друг с другом независимо от страны — отличался лишь товар. Вдохнув раскаленный воздух, Дина отчетливо ощутила запах гниения старого города. Роскошные палаццо снаружи выглядели неказистыми, однообразными и слегка заброшенными из-за темных оконных провалов под траурно-мрачными мантиями из жалюзи, надежно защищавшими внутреннее убранство.

Город навевал печаль. Его разложение началось еще в пору расцвета. Вспоминая фотографически подробные полотна Каналетто, Дина подумала, что, по сути, Венеция мало изменилась. Без суматошных туристов, бутафорских современных лавок, пестрых вывесок, бесчисленных пиццерий Венеция оставалась утонченно-печальным творением ваятелей прекрасного. Красота города скрывала в себе надлом. В этом была его притягательность. В памяти Дины, неравнодушной к кинематографу, выплыл шедевр Лукино Висконти — “ Смерть в Венеции, ” и она поняла, что именно это чувство опасности навевал уставший город. Он умирал, но, умирая сам, заражал медленной смертью своих жителей. Почему-то ей казалось, что именно в этом изысканном раю, в окружении лениво-беспечных людей и скрывается тот, кто давно её ищет. “Один день,” — подумала Дина, — “завтра надо срочно отсюда убираться”.

Неужели она устала? Постоянное напряжение, ощущение опасности, изнурительный поиск внимательных глаз, чувство раздвоения, тревожное ожидание неизвестного, готовность к худшему — всё это, конечно, имело место, но в Лондоне, или даже Гамбурге почти не волновало. Происходящее воспринималось игрой, озорным состязанием с преследователями, увлекательным бегством от умных противников (“Поймай меня, если сможешь!”). А ведь и Лондон, и Гамбург (этот особенно) таили в себе больше опасности, чем Венеция.

(Ну и физиономия была у высохшего от желчи визового офицера из английского посольства! “По какой причине едете с подругой? Может, Вы лесбиянка? Откуда средства на поездку? Может, Вы не платите налогов? Знаете ли Вы о проходящей в Лондоне мусульманской конференции? Может, Вы с кем-то связаны?” Гадкий, мерзкий чинуша, придавленный садисткой-женой; лабух, лабающий в презираемой им стране; дипломат-неудачник, ненавидящий свою работу. Дина не находила слов, чтобы выразить свое возмущение, и всё же вида не подала — лишь опустила глаза, нежно улыбнулась и… достигла желаемого! Это было её победой, её гордостью, так как она перехитрила “гнусного” англичанина. На прекрасном английском она поведала о своей детской мечте — посещении дворца, в котором живет сама английская королева. “Удивительно”, — сказала она чистым грудным голосом, — “мой музыкальный кумир также назвал свою группу “Королева” — “ Квин”. Это было давно, еще до моего рождения. К несчастью, он умер”, —добавила она печально. — “Вы слышали о Фредди Меркьюри?” Конечно же, этот старый извращенец слышал о Фредди Меркьюри. Его глаза слегка затуманились, и Дина получила свою вожделенную визу.)

Лондон оказался точно таким, каким она его видела в своих мечтах. Все символы детства, все грезы девочки из специализированной английской школы были представлены в столице Британии. Лондон не обманул, он действительно был консервативно надежен и современно двуличен, сочетая в себе устои и дипломатию. Дина поселилась в скромной гостинице в Докленде на старых верфях и добиралась в центр по подземке. Проезжая мимо одной из центральных станций, несколько лет назад получившей “взрывную” славу, Дина хмыкнула — непрофессионалы, наивные дети с петардами и хлопушками, любители дешевого эффекта! Ненависть должна быть персонифицированной.

В общем-то, Лондон ей нравился. Было жаль нарушать его устоявшуюся внутреннюю тишину и благопристойность. Англичане отличались от привычных стереотипов, впитанных ею из литературы (потрепанные книги Голсуорси и Моэма много лет лежали у прикроватного столика как “Новый Завет”— каждая строчка была засчитана, каждая страница многократно пролистана). Зайдя в паб, Дина изумленно осмотрелась: десятки англичан разного возраста без умолку болтали, не обращая внимания на окружающих,полностью поглощенные общением. Они были дружелюбны и спокойны. Дина, издерганная поездками по городам, невольно им позавидовала. Совсем другая атмосфера, иные отношения! Не надо презирать, завидовать, мучить и мучиться, а главное — терзаться ненавистью. Она видела приятных людей — их открытые улыбки, вежливые речи, уважение друг к другу.

Девушка вздохнула и отпила прохладного пива. Оно ей не понравилось — слишком много добавок. Ценность напитка в его простоте, подумала Дина, глядя на мелкий дождь за окном. Это был и не дождь, а его попытка, причем, третья — потом каждый раз выглядывало солнце, такое же неуверенное и неназойливое. Здесь все казалось деликатным. Она уже собралась было заказать легкий завтрак (ничего же другого не предлагают!), как увидела светлый силуэт, закрывающий оконный проём. Мужчина давно за ней следил и даже не скрывал этого. Может, и скрывал, но Дина, способная за секунды просканировать обстановку, сразу же выделила его из общей массы. Она оставила на стойке деньги, нагнулась, как бы ища потерянное, и незаметно прошмыгнула к выходу, где молниеносно собрала в пучок длинные волосы, натянула на них кепку, накинула невзрачный дождевик и, выйдя на улицу, растворилась в толпе. Следующим утром её ждал Гамбург.

Дина задремала в лучах венецианского солнца, убаюканная ворчанием голубей. В памяти проносились лица, обрывки фраз, отдаленный смех. Да, она слишком сильно измоталась. Всё шло по нарастающей. Гамбург был тяжеловат и груб. Уже на подъезде к городу она увидела мчавшихся по автобану байкеров — темную стаю мрачных седоков, лихо управлявших блестящими мотоциклами. В отличие от своих европейских собратьев “гамбуржцы” были спортивны, подтянуты, облачены в стильную амуницию из кожи, металла, лака и хрома. На их рубленых швабских лицах временами появлялась тень улыбки, но ни один не позволял себе открыто проявлять чувства. Рядом проносились их подружки — свободные и надменные, холодные и высокомерные арийки, прекрасно осознававшие свое великолепие и превосходство. Их вид порождал зависть, забытое чувство многовековой униженности, ощущение ущемленности, вытаскивая их из глубин подсознания.

В Дине самоуверенные немецкие “группис” вызывали ярость и желание отомстить, не важно — кому и за что. Конечно же, она была азиаткой. Да кто же спорит! (“ Древние юнговские архетипы,” — подумала Дина, — “они помогут мне в деле”). Никогда ещё она не работала с такой самоотдачей, никогда её действия не были столь продуманными, четко спланированными и безукоризненно исполненными. В большой панаме, обвешанная фотоаппаратом и видеокамерой, девушка бродила по гамбуржскому порту, вызывая улыбки суровых докеров; дегустировала пиво в бесчисленных пивных, отведывала кофе в забегаловках, “случайно” оставляя свои вещи. Под вечер, усталая, она пришла на Рипербан

Улица дышала цивилизованным пороком. В отличие от Амстердама, где жрицы любви как обыкновенные голландские телки выставлялись в витринах и оттуда рассматривали посетителей “сельхозвыставки”, в Гамбурге все было жестко, деловито и дисциплинированно. Прижимистые немцы за свои малые деньги хотели получить большие удовольствия — торг велся на каждом углу. Лишь подвыпившие иностранные моряки не скупились на продажных женщин, щедро раздавая чаевые персоналу борделей.

Уставшая, но довольная своей работой, Дина нашла темный закуток на задворках, сняла свою нелепую панаму, распустила роскошные темные волосы и прислушалась к звукам наступившей ночи. Воздух был переполнен обрывками музыки, доносившейся из открытых дверей, криками подвыпивших кутил, вульгарным женским смехом, отдаленными портовыми гудками. Девушка встала, с наслаждением вдохнула теплый ночной воздух и, тихо засмеявшись, потянулась. Неожиданно она начала терять равновесие — кто-то грубо схватил её сзади, притянул к себе и крепко прижал. Лица незнакомца не было видно, лишь ощущалось его прерывистое дыхание. “Все-таки нашли, ” — пронеслось в голове. — “Как же я не заметила?

— Ты кто? — спросила она по-немецки. Незнакомец молчал и лишь жадно лапал её руками, вжимаясь своими жилистым телом, вихляя бедрами и зарываясь губами в её шее. “Фу ты, насильник,” — облегченно подумала девушка. — “Напугал, ублюдок”.

— Ты думаешь, я нарочно залезла в эту вонючую дыру, чтобы быть изнасилованной?! — Она звонко рассмеялась и ударила пяткой между ног незнакомца. Он широко раскрыл рот и икнул от боли. — Просто мечтала о встрече с такой тварью, как ты! — весело приговаривала девушка, играючи его пиная. — Просто грезила в своих девичьих снах, чтобы подцепить какую-нибудь заразу! — не унималась она, безжалостно избивая немца и скидывая напряжение последних недель. Наконец, успокоившись, она нахлобучила свою панаму, нацепила большие очки и с невинным видом затерявшейся туристки побрела по ночному Гамбургу. Этот город был отработан. Впереди ждала Венеция.

Дина не помнила, сколько проспала под жарким итальянским солнцем. Да спала ли вообще? Скорее дремала, просматривая в полуснах-полувидениях прошедшее. Перед ней проносились далекие образы, незнакомые лица, которые почему-то казались удивительно знакомыми. Она одновременно сидела на теплом тротуаре балийской улицы, с ужасом рассматривая оторванную кисть австралийского туриста; слышала забойную музыку рок-концерта, заполнявшую московский стадион и лишь в одном месте прерываемую стонами раненых; замерев, следила за безмолвным падением одного из нью-йоркских Близнецов; теряя сознание, вдыхала газ в концертном зале, а вокруг валялись тела принаряженных в честь премьеры зрителей, теперь уже бывших…

На неё навалилась огромная усталость. Тот драйв, который она ощущала всё предыдущее время, тот запал ярости вперемежку с ликованием был утерян — она окончательно выдохлась.

Когда неподалеку показались двое в светлой одежде, своими пытливыми взглядами, резко отличавшимися от туристов, она поняла, что это конец. Можно было ещё убежать, затеряться в узких улочках города, в которых даже коренные жители не раз растерянно плутали в поисках выхода, но не хватало сил. Оцепенение охватило и тело и разум.

Мужчина и женщина, о чем-то посовещавшись, подошли к ней и слегка наклонились, закрыв собой слепящий диск. Она смотрела на них сквозь ресницы, неспособная к сопротивлению, полностью лишенная сил и воли. “ Попалась, рыбка,” — вертелось в голове.

— Вас как зовут? — спросила женщина.

Дина, — неохотно разомкнула она губы.

—Вы давно здесь? — задал вопрос второй.

Один день, — последовал ответ.

—Кто Вы? — Требовательность в голосе собеседника не оставляла никакихнадежд.

— Террористка, — тихо ответила Дина.

ФРАГМЕНТ

Один из “замов”, кому было поручено сопровождать съемочную группу, оказался жизнерадостным обходительным человеком с неизменной улыбкой на лице. Тем не менее, несмотря на всю его вежливость и предупредительность, Роксане никак не удавалось поймать его взгляда. Поняв тщетность своих попыток, она стала разговаривать, не смотря ему в глаза и даже не поворачиваясь в его сторону. В конце концов, это было даже удобно. Про себя она назвала его “Заместителем”.

— Осмотрим наши службы!? — бодро предложил он.

— У нас нет функции надзора, — засмеялась Роксана.

— Хотя бы к психологу зайдём, она у нас знаменита на всю Москву — работает на “Телефоне доверия”!

— Вы отстали от жизни, — усмехнулась Роксана, — теперь она известна всей стране, так как я её пригласила на серию передач в качестве независимого консультанта. “ Клуб разочарованных дам”, смотрели?

— Нет, — покачивал головой Заместитель, — работы очень много, времени хватает только на новости и спорт.

Они не слышали, как за закрытой дверью психолог с кем-то разговаривала по телефону:

— Мне много звонят, спрашивают, почему опостылела жизнь, куда исчез её смысл, вернут ли антидепрессанты потребность в любви и счастье. И только единицы способны понять, что всё бесполезно. Ничего не вернётся, смысла нет — только процесс.

Роксана осмотрела ухоженное помещение, сияющее свежестью недавнего ремонта, и покачала головой:

— Нам бы что-нибудь более убедительное.

Группа пошла дальше. Дойдя до конца коридора, Роксана остановилась.

— А ведь я была здесь, и не однажды. Вот только входила не с главного, а бокового входа. После ремонта всё так изменилось! А где портреты? — Она повернулась к Заместителю.

— Повесим, вот только слегка отреставрируем, — ответил тот.

Роксана остановилась у дверей с табличкой.

— Профессорша! — её губы растянулись в улыбке.

Через чуть прикрытую дверь она услышала мягкий, будто извиняющийся мужской голос:

— Представляешь, Зиля, этот парень признался в шестидесяти убийствах, но нашли только половину жертв. Он их сбрасывал в коллекторы и колодцы, убивая в темном парке, — женщин, мужчин, подростков. Репортеры прозвали его «убийцей с шахматной доской», а знаешь почему?

— Лева, не томи, «ближе к телу»! – собеседницей была хозяйка кабинета.

— Несносная. Ты что делаешь после работы?

— Лева!!!

— Ладно-ладно. – В голосе психиатра прозвучала притворная покорность.- В общем, этот тип подходил к жертвам, зажав шахматы подмышкой, и этак неуверенно спрашивал: «Давай, поиграем!». Мерзавец!

Роксана заглянула в комнату, там сидела ее давняя знакомая и темноволосый мужчина в очках. Профессорша обрадовано встала из-за стола и поспешила навстречу с книгой в руках.

— Вот уж не ожидала Вас увидеть в этой больнице! Ваша помощь в издании книги оказалась весьма кстати, — сказала она Роксане. — Вот первый экземпляр, подарок спонсору.

Женщины засмеялись, увлечённо рассматривая иллюстрации. Психиатр с рассеянной мягкой улыбкой попросил:

— Можно и мне одну – на правах старого друга.

— Конечно, коллега, для Вас и пишу, — весело отозвалась профессорша.

— Удивительно, как случайная встреча может оказаться поворотной, — задумчиво пробормотала хозяйка телекомпании.

Перед уходом, уже у дверей она прошептала профессорше:

— Всё-таки трудную специальность Вы выбрали.

Впереди их ждало “острое” отделение. Войдя в него, группа остановилась. Новичок-оператор, боязливо поёжившись, спрятался за спину Заместителя. Роксана строго на него взглянула и бесстрашно двинулась вперёд. Около неё незаметно очутились два телохранителя-санитара. Она подозвала к себе трусишку:

— Юлиан, пока снимайте общий план, какой-нибудь запоминающийся видеоряд — длинные коридоры, ноги в стоптанных больничных шлёпанцах, одинаковые затылки больных — вид сзади. Ни в коем случае не берите лица! И пожалуйста, следите за освещением, никакой мрачной атмосферы — это наш мир, только в зеркальном отражении.

Её внимание привлекла молодая девушка с тёмными густыми волосами, собранными на затылке. Она сидела на полу с какой-то усталой обреченной улыбкой, прислонившись к стене и вытянув ноги. Роксана указала на неё взглядом Заместителю. Тот, повернувшись вполоборота, тихо сказал:

— Грёзоподобный онейроид, до полного ступора ещё не дошла, но близка. Раньше было возбуждение — всё ходила по отделению, не удерживаясь даже на инъекциях. Сейчас девушка полна иллюзорно-галлюцинаторных видений, запахов, звуков и конечно бреда. Интересно, как она нас видит и кем себя представляет? Можно подойти и попытаться с ней поговорить.

Роксана поправила белый накрахмаленный халат.

— Вас как зовут? — спросила она.

— Дина, — неохотно разомкнула губы больная.

— Вы давно здесь? — вмешался Заместитель.

— Один день, — последовал ответ.

— Кто Вы?

— Террористка, — тихо ответила девушка.

Отойдя в сторону, Роксана приказала оператору: — Уберите лампу, снимать не будем!

— Почему? — спросил “новенький”. — Такой интересный материал. Терроризм сейчас в моде.

— Не имеем права, — объяснила женщина, — выйдет из психоза, включит телевизор и увидит себя. Представляю, какой будет скандал.

СЧАСТЛИВАЯ ПАРА

фото 21С самого утра настроение было испорчено. Вначале сломался ноготь, любовно наращенный перед отъездом, — он был уникальным по дизайну, филигранным по исполнению и новаторским по задумке. Эльзе он обошелся в двести баксов, вернее, так стоили все десять ногтей, но с потерей одного шик превращался в фарс. (Ее дизайнер по ногтям находился далеко в Москве, выходило, что к Новому Году, да еще в Египте, восстанавливать рисунок было некому).

Потом оказалось, что муж не ночевал в номере. Эльза вошла в соседнюю комнату, где мирно спали нянька с малышкой, и не нашла там своего благоверного. Чтобы успокоиться, она стала разбирать кожаный кофр (назвать это виттоновское изделие чемоданом не поворачивался язык — оно требовало более уважительного к себе отношения). Новогоднее платье отсутствовало. Чем только не был набит этот гребаный чемодан — да-да, чемодан, безвкусный саквояж, дорогостоящая авоська, крапчатый баул! — и только нужного для сегодняшней ночи наряда не оказалось среди горы вещей.

Так, приказала себе Эльза, давай-ка все по порядку: шампуни, бальзамы, гели, скрабы, кремы, косметические жидкости, закрепители для волос, мужнины «пенки» и лосьоны для бритья — в сторону; к ним же огромную косметичку, содержание которой мужчина не должен видеть, чтобы окончательно не потерять иллюзий (сумочка была «рабочей», значит, слегка испачканной изнутри). Ага, отдельный контейнер для линз и многочисленных жидкостей для ухода — уже легче! Пять полотенец — ровно столько, сколько дают каждому постояльцу пятизвездных апартаментов, не считая белого махрового халата, но эти родные, добросовестно выстиранные домработницей. М-м-м, купальники — шедевры минимализма, еще более фантазийные трусики, бюстгальтеры, пояса, корсеты и чулки — горы чулок. Да, тяжело быть женой капризного и пресыщенного эгоиста. Впрочем, это ее прежняя работа, которую она вроде бы ненавидела, но без которой полноценно жить не могла.

Эльза замерла, сжимая в ладонях белье в стиле «милитари», — новинку последнего сезона в ночном клубе. Усмехнулась: именно тогда она намертво подсадила на свои прелести одного посетителя, как потом оказалось, хозяина этого клуба. Удивительно, но «эпохальный» вечер, сделавшей ее тем, кем она стала сейчас, запомнился до мелочей.

фото 22Все было как обычно. К одиннадцати клуб стал заполняться людьми, публика была разношерстной: пара-тройка бизнесменов, которые даже в часы отдыха бурлили энергией; несколько человек в темной одежде — что-то в их поведении указывало на годы, проведенные в отдалении от центров цивилизации; холодно-высокомерные топ-менеджеры западных компаний, избалованные «соц-пакетами» на все случаи жизни; группа молодежи, претендующая на почетное звание «золотой» и всячески демонстрирующая персоналу и своим подружкам приверженность к элитному времяпровождению; ну и случайные посетители — этих было немного, так как уже на стоянке автомобилей работники фейс-контроля жестко отслеживали ранг и статус гостей.

Программа открывалась в двенадцать, ее номер был ближе к часу, когда гости разогревались и начинали вытаскивать из себя то, что и являлось их истинной сущностью. Эльза предпочитала, чтобы это были деньги. Когда она, практически голая, выходила на сцену и смотрела в чернеющую под собой пустоту, где блестели десятки глаз, то что-то внутри нее росло, наливалось силой, заполняло все внутреннее пространство, а потом взрывалось яростными телодвижениями.

Иногда все было по-другому, и она наполнялась слегка утомленной, но вызывающей негой, пронизывающим эротизмом и обещанием большего. (Однажды, после выступления, восхищенные армяне, неизвестно почему оказавшиеся в клубе, покрыли пол под ее ногами зеленовато-голубоватыми купюрами, а она шла по ним с гордо поднятой головой, так как знала — ее цена выше.)

фото 23В ту ночь, стоя на подиуме в армейских сапогах из телячьей кожи, Эльза подумала, что воплощает в себе эротические фантазии этих придурков, но именно это обстоятельство и следовало использовать. Мысли материализуются! (Эту «шикарную» фразу любит повторять ее полуграмотная парикмахерша, но с волосами она работает классно.) Из темноты выступил мужчина — среднего возраста, незапоминающейся наружности, в неброской одежде, с быстрым взглядом проницательных глаз. Он подошел к сцене, жестом велел нагнуться и сунул в ее «военнизированный» лифчик деньги. «Приватный танец»,— коротко распорядился незнакомец. Это была ее судьба.

В соседней комнате послышался шум, няня возилась с дочкой, уговаривая ее надеть колготки. За окном вместо палящего солнца Африки плавали жидкие облака родного Подмосковья, где на гектарах земли стоял загородный дом. Она была в нем хозяйкой, впрочем, как и в столичном пентхаузе, и в полуразрушенном чешском замке, купленном мужем за бесценок. Эльзе нравилась собственность. Вероятно, это была плата за съемную комнату в недалеком прошлом.

Серые облака окончательно испортили настроение. Эльза, едва сдерживая бешенство, приказала няне идти умываться и взяла малышку на руки. От ребенка исходил запах чуть скисшего молока, взопревшего детского тельца и еще чего-то неуловимого, что бывает лишь в первые годы жизни, а потом безвозвратно исчезает. «Ангел», — подумала женщина, — «непорочная и безгрешная. Моя принцесса!» Вернувшейся няне она коротко бросила: «Покорми ребенка, потом к бэбиситерам — я заплатила, пусть отрабатывают. Малышка любит общество». Она знала, как обращаться с персоналом, сама такой была.

Оставшись одна, она села в кресло и включила телевизор на российском канале. Экран высветил знакомые физиономии фронтменов с их фальшивыми улыбками, наигранной бодростью и виртуозным враньем. Они предлагали зрителям опостылевших «звезд», как блюда в меню, а те заученно открывали рты и изображали пение. «Шоу-бизнес, блин, — прошептала Эльза, — микрофон забывают поднести ко рту, фанерщики». Неожиданно она вскочила, подошла ближе к плоскому телевизору и расхохоталась: на экране очередная дива картинно выставила грудь в разрезе платья. Ее платья! К черту его! Решение было принято — Новый Год она встретит в кожаных ботфортах, черном корсете и с плеткой в руке. То-то вытянутся лица у отдыхающих! Настроение улучшилось, и Эльза, что-то мурлыкая под нос, стала собираться на завтрак.

Когда из ниоткуда пришел ее муженек, она даже не спросила, где тот провел ночь. Он поднял брови и, покачав головой, произнес: «Все-таки ты необычная женщина. Если тебе интересно, то докладываю: встретился с приятелями детства. Вместе росли, делили асфальт с группировками из соседней «коробки», прошли все «возраста». Выжили немногие, их и помянули». Эльза легкомысленно махнула рукой и иронично спросила: «А позвонить трудно?» Потом, не дожидаясь ответа, добавила: «Ладно, чего там, юность — это святое. Пошли к морю, ведь ради твоего дайвинга мы и прилетели в эту дыру».

фото 24Пляж неожиданно оказался ослепительно светлым из-за вышедшего солнца. В этом была вся загадка Египта: какая бы погода не обнаружилась за отельными окнами, пляж всегда оставался солнечным. Длинная дорога по пирсу, уходящая в море прямо на вершину сорокаметрового кораллового рифа, была пустынна. Эльза кинула вещи на лежак, удачно расположенный между выходом к пирсу и барной стойкой, махнула рукой бармену и заказала два свежевыжатых сока. Муж, не дожидаясь напитка, побежал к морю в сопровождении инструктора-египтянина. Эльза оглянулась.

Отдыхающих было немного — вероятно, их отпугнул ветер с моря, или день был особенным — 31 декабря! Рядом дремала женщина неопределенного возраста, неподалеку, картинно вытянувшись, лежала «бывшая красавица». (Этот типаж был знаком Эльзе: когда-то неотразимые, но постепенно утратившие внешнюю привлекательность, они вели себя так, словно ничего не изменилось.) Захотелось поболтать. Будто угадав ее желание, соседка по лежаку глубоко вздохнула, резко села и потянулась за пластиковой бутылкой. На лице у нее были два круглых светлых пятна. Это выглядело забавно.

— Вам надо позагорать без очков, — заметила Эльза.

Женщина повернулась: — Да, завтра надену линзы, но в них плавать неудобно.

— У меня есть несколько кремов очень нежного цвета, можно замазать перед Новым Годом.

— Автозагар? Быть в Египте и мазаться автозагаром?! В этом есть что-то артифициальное.

— Что-что? — Эльза наморщила лоб в деланном удивлении.

Женщина засмеялась и ответила: — Искусственное, противоестественное. Никак не могу перестроиться, извините.

— Да не за что. Запомню это слово и вверну в разговоре с мужем. Вот он удивится!

— А крем я у вас обязательно позаимствую, не хочется в праздник выглядеть как очковая змея.

На этот раз засмеялась Эльза. Ее соседка посмотрела на море.

— Надо поплавать, но ветрено. Боюсь, выходить будет холодновато. Ладно, пусть море прогреется, искупаюсь через часок.

Принесли два сока. Эльза протянула высокий стакан со словами:

— Муж еще нескоро появится, он у меня увлекающийся. Давайте, познакомимся — Эльза.

Женщина с улыбкой представилась: — Зиля.

Они засмеялись одновременно.

— Это то, что я думаю? Мы с вами одной национальности? — воскликнула Эльза.

— Да, но мне легче, я живу среди своих соотечественников. А вы, полагаю, перебрались в Москву и скрываете данный факт.

— Как вы догадались? Все правильно, не хочу осложнений. И все-таки, как вы догадались?

— Профессиональная деформация — все узнаю до того, как мне скажут.

— Вы — следователь?

— Скорее, исследователь.

— Ага, « исследователь человеческих душ» — психолог!

— Умница, почти угадала. Ваш муж может гордиться такой женой.

Эльза не поняла, как это получилось. Слово за слово, и она рассказала свою историю, начиная с того дня, как приехала в Москву в поисках счастья, как попала в руки сутенера и честно отрабатывала «субботники» за съемную комнату; отрабатывала милиции, чтобы они, эти козлы, были снисходительны к маленькому криминальному бизнесу ее «шефа»; как многому научилась в этом безжалостном городе, зная точно — это практикум умений ее будущей благополучной жизни. И про ту ночь она тоже вспомнила — предложение выйти замуж она получила после приватного танца. Она согласилась не сразу, а лишь через десять минут. Этого времени, проведенного в служебной уборной, хватило, чтобы знакомый бармен, (который тоже «пудрил носик»), проговорился: ее новый знакомый — владелец нескольких ночных клубов. Выскочив в зал, она обвила его шею руками и разыграла сцену: «Это — судьба!», а он отозвался: «Ты будешь хорошей женой, я уверен».

Соседка слушала с задумчивым видом и смотрела на море, где бесконечно нырял Эльзин муж, а затем сказала:

— Такое встречается редко, особенно в молодости.

— Не так уж редко, особенно в Москве, — в тон ей произнесла Эльза

— Вы правы. Вероятно, я отстала от жизни. Какая счастливая история!

фото 25Прошло немного времени. Ветер стих, и Эльзина знакомая вытащила из необъятной пляжной сумки маску. Она взглянула вдаль, как бы собираясь с силами, но увидела дайвингиста, который поднимался по лестнице к ним на пляж.

— А вот и мой муж, познакомьтесь! — воскликнула Эльза.

— Мы знакомы, — отозвалась соседка — встречались давным-давно — в прошлой жизни.

Перед ней стоял ухоженный, спортивный, ни в чем себе не отказывающий нарцисс, но она видела другое: запавшие глазницы, слипшиеся от пота волосы, высохшие губы, бледное лицо, выражение муки на нем, явственно слышала хриплое дыхание и слова мольбы. А ведь она помогла! Как давно это было!

«Ну вот, а говорили, что наркомания неизлечима. «Героин умеет ждать»! Чушь для слабаков! Все-таки, какая счастливая история!», — подумала женщина и побежала к морю.

Я не живу ― я выживаю.

Весна за диспансерными окнами выдалась жаркая. Ещё только начало мая, а уже цветет сирень. Тюльпаны, такие привычные для этой поры, завяли, поблекли и выглядят травянистым мусором на подсохшем черноземье клумб, зато сирень с одуряющим ароматом пышно разрослась вдоль железного забора, подступив к окнам больницы. Впрочем, мне не до лирики. Вот уже третья неделя, как я добровольно заточил себя в палату с нарядными свежевыкрашенными ажурными решётками. Вокруг снуют больные, кто на завтрак, кто на процедуры. В основном, маятся от безделья. Сажусь на широкий подоконник. С нашего пятого этажа видно всё, что происходит за распахнутыми окнами городской больницы, стоящей прямо напротив. Прочитать остальную часть записи »

ДОКУМЕНТАЛИСТ

фото 16Обычно я просыпаюсь ближе к ленчу, но не сегодня. За окном едва высветилось серое марево мюнхенского утра, как что-то внутри меня шевельнулось, тревожно затрепетало и вырвалось наружу вместе с остатками сна. Тело противно ныло, губы обнесло белой пленкой, язык от сухости казался неживым и явно лишним предметом, голова раскалывалась – хотелось схватиться за волосы и отодрать скальп. Стало очевидно, что выпитое «вдогонку» было лишним. Что ж, погорячился. Прочитать остальную часть записи »

Кишен мерем тохас!

Ташкент плавился под лучами полуденного солнца. Редкие деревья не давали тени — людей не улице почти не было. Окна и двери модных пятиэтажек, выстроенных сразу после землетрясения и являющихся гордостью города, были настежь распахнуты. Балконы нижних этажей обвивали ветви винограда, у подъездов примостились уютные лавочки под ещё молодыми чинарами, и по всем хрущёвкам бродили сквозняки, развевая летнюю духоту и разнося слова популярной песни: «Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво отбивать дечонок у друзей своих. Это так, но ты с Алёшкой несчастлива, несчастлива, а судьба связала вместе нас троих». Задушевную мелодию, многократно прокручиваемую на виниловых пластинках, перебивали бодрые голоса дикторов радио («КамАЗ ― всесоюзная молодёжная стройка ― собрал комсомольцев всей страны»), ликующие звуки социалистических гимнов («Надо, надо главное, ребята, жизнь хорошую прожить») сухие спортивные сводки («Мюнхенская олимпиада в самом разгаре. Очередной рекорд был установлен…»). Прочитать остальную часть записи »

ОДИНОКИЕ КОВБОИ

фото 3Кондиционер натужно шумел, отдавая последние силы после ночной смены.

Ледяной воздух дул прямо под покрывало. «Надо было лечь на другую кровать», — подумала Зиля, свернувшись калачиком. Померзнув еще немного, она протянула руку к пульту. Поток холода прекратился, легкая дремота смежила веки. Она видела сон — мучительный и тягучий, без сюрреалистических выкрутасов, а вполне конкретный, противный из-за незавершенных подробностей. Прямо во сне она дала себе слово запомнить его, чтобы потом понять и обсудить с самой собой, но тут же забыла, как только открыла глаза. В комнате стало душно. Утренняя тишина отеля была почти идеальной — сказывалась усталость его постояльцев после ночных кутежных тусовок.

Прочитать остальную часть записи »

СЕАНС

фото 1

Она все еще была привлекательна какой-то усталой прощальной красотой. Я смотрел на профессоршу с некоторым разочарованием: почему-то думал, что меня встретит женщина-вамп, тайная мучительница, психиатрическая стерва. На деле вышло наоборот: хождение по кабинету, заварка чая, поворот головы («попью зеленого – это вместо длинной тонкой сигареты…»)

— Почему вас все зовут «профессоршей»? – спросил я. – Профессорша – это жена профессора, как генеральша – жена генерала.

— Ага, правильно, — кивнула хозяйка кабинета. — Но это – не статус, это – прозвище. Все вытекает из детства, правда, потом туда же и затекает. Меня так прозвали за большие очки и вечную книгу. Очень умная была. – Она подошла к столику и попробовала чай на вкус. – Что у вас, рассказывайте.

— Ничего особенного. Что-то стал уставать – от мыслей, суеты, самого себя.

Я не знал, с чего начать. Это было личное, тайное, пожирающее изнутри. Прочитать остальную часть записи »

Черный принц

фото 7Город тонул в сумерках. Пасмурное, грязно-серое небо спустилось на петербургские мостовые, смешалось с городским дымом, пропиталось гарью и, подхваченное серым балтийским ветром понеслось по улицам. Прохожих было немного, да и те спешили нырнуть в метро или укрыться в магазинах, юркнуть в уютное чрево своих машин и там – в тепле и комфорте – наблюдать за сменой суток и превратностями погоды.

«Осень, промозглость, депрессняк», – подумала женщина, известная в Петербурге под именем Евдокии Евлампьевны. Выруливая на старой иномарке к Васильевскому острову, она размышляла о предстоящем вечере. Юбилей! Полвека прожито, большая часть жизни позади. В целом, она довольна – себе не изменяла, других не опускала, оставалась верна своим взглядам. Эту дату она встретит с теми, кого уважает и кто ценит её. Их немного: петербургский бомонд, вольные каменщики, возводящие новые отношения. Они ждут в галерее знакомого художника, свободные от условностей, переборовшие в себе рабство, выстоявшие под напором общественного страха.

Прочитать остальную часть записи »

“Гей-славяне”

— У тебя это впервые?

Мужчина лет тридцати пяти, не спеша, подошёл к окну и задёрнул гардины. В комнате стало сумрачно. Его партнёр был едва различим на тёмном шёлковом белье огромной кровати — лишь длинные волосы размыто светлели у изголовья.

— Ты же знал, на что шёл, приходя поздно ночью к одинокому холостяку! Или не знал?

Хозяин дома насмешливо посмотрел на лиловый зияющий провал в углу спальни, где среди бесчисленных подушек и покрывал затерянно притаился его ночной спутник. Так и не дождавшись ответа, он продолжал: Прочитать остальную часть записи »

Кличка “Матрос”

Как всякий мегаполис, Москва середины двадцатого века представляла собой разномастное сочетание архитектурных шедевров с одноликими серыми домами (раньше их называли “доходными”), творческих авторских изысков с наспех возведенными строениями послевоенных лет, уютных дворянских особняков с преходящим в упадок утлым зодчеством окраин. Именно после войны столица дала пристанище потоку приезжих, осевших в сталинских коммуналках.

Шестидесятые-семидесятые годы отметились на плане города бесконечными рядами новостроек, которые, как плесень, кольцом оцепили город, ухитряясь проникнуть и обезобразить его центральную часть. Второй волне хрущевско-брежневских иммигрантов многоэтажные близнецы казались  чудесными дворцами, способными защитить их от унизительного социалистического существования в полуголодной провинции, вскармливающей свою столицу.

Прочитать остальную часть записи »

И ТАК БУДЕТ ВСЕГДА

ИЗ  СБОРНИКА  ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИХ  РАССКАЗОВ  «ПЕРЕВЕРТЫШИ»                                                 

И  ТАК  БУДЕТ  ВСЕГДА

— Развод, — сказала беременная женщина, оглядываясь на мужа.

— Согласен, — спокойно ответил он. – Развод.

Шестилетний Максим с ужасом посмотрел на родителей.

(Когда его друг принес в детсад это слово, вся старшая группа взволнованно обсуждала, что бы оно могло означать. Артур, которого дети дразнили «Артур-гарнитур» за умопомрачительные костюмчики, которые ему покупали родители, выдвинул свою версию.

— Развод — это когда в огороде разводят капусту.

— Нет, — важным тоном возразил Вадик,  толстый неунывающий бутуз. – Капуста — это доллары. Их не разводят, а рубят. Разводят кроликов. Это так и называется  — «развод кроликов». Прочитать остальную часть записи »

Документалист

Обычно я просыпаюсь ближе к ленчу, но не сегодня. За окном едва высветилось серое марево мюнхенского утра, как что-то внутри меня  шевельнулось, тревожно затрепетало и вырвалось наружу вместе с остатками сна. Тело противно ныло, губы обнесло белой пленкой, язык от сухости казался неживым и явно лишним предметом, голова раскалывалась – хотелось схватиться за волосы и отодрать скальп. Стало очевидно, что выпитое «вдогонку» было лишним. Что ж, погорячился.

      В последнее время со мной это случалось все чаще. Во всем виновата Марта. Она разбила мне сердце и прошлась по осколкам своими видавшими виды  кроссовками. О прощальном «крупном разговоре» лучше не вспоминать – стыдно. Плакал, умолял, обвинял, скандалил, валялся в ногах, обхватив ее колени, запер дверь и сел у выхода. Не помогло.

     Через три часа истерики я догадался спросить: «Почему?». Она ответила просто: «Не мое». Я взорвался: «Пять лет было твое, а теперь прозрела?!». Марта монотонным бесцветным голосом забубнила: да, гениален, да, мастер своего дела, девки млеют от счастья, ну и живи с ними, а я устала, располнела, потеряла себя, растворилась в твоей неординарности и перестала покупать новые вещи; вот и  кроссовки не меняла пять лет. Я воспрянул духом и живо возразил: если дело в тряпках, то скуплю тебе весь спортивный отдел – любимые безразмерные  свитера, длинные вязаные шарфы, глупые шапочки как у гномов, объемные рюкзаки, кучу бесформенных штанов и кроссовки, горы кроссовок.

     После такого горячего спича Марта разрыдалась и, неожиданно оттолкнув меня, ринулась к двери. Я отпустил ее — физически, но духовно эта полногрудая неуклюжая женщина меня разрушила. Так я прожил полгода в надежде вновь увидеть ее унылую физиономию. И вот что удивительно: раньше гулял направо и налево, меняя девок как диски в автомобильном дивиди, а сейчас охота отпала! Зачем изменять, если некому изменять?

     Сверху послышались булькающие звуки – кто-то спускал в туалете воду. И мне пора, впереди ждет важная работа, Через сорок минут душа, мытья-бритья-обтирания, приема «антидота» никто бы не поверил, что имеет дело с незаконченным алкоголиком (от законченного его отличает лишь то, что  он еще в движении, так сказать, в процессе). Тщательный подбор одежды завершил приготовления: кожаные мокасины цвета бордо, чуть светлее тоном элегантные брюки, мягкий джемпер, контрастная рубашка, которую способны купить лишь члены бундестага, дорогущий галстук и часы – штучный экземпляр, подарок компании за рекламную халтурку.

      Вот в таком  виде я заявлюсь к шефу, небрежно скажу о предстоящей встрече. Когда он услышит о том, что легенда кинодокументалистики согласилась дать интервью и показать свой скрытый от публики архив, тогда  старый придурок простит все мои грехи. Все случилось так, как я предвидел. Шеф, увидев меня в стеклянном дверном проеме, нахмурил брови и покосился  на галстук.

     — Чего вырядился франтом? – первое,  что спросил он.  Я облегченно вздохнул, значит, пронесло – мой наряд изменил ход его восприятия и мышления.

    — Есть важная работа, — как можно значительнее произнес я.

    — Ты рискуешь потерять не только «важную» работу, но и вообще работу.

     Черт, оказывается, не  пронесло, но у меня был джокер.

    — Через пару часов я беру интервью и лезу во все архивные щели одной очень известной дамы. – Сухость моего тона привела его в замешательство.

     — Какой еще дамы?

    Я назвал ее имя и со злорадством  взглянул на его отвисшую челюсть. Так то.

   — Она еще жива? Ну ладно, иди, и смотри  не опоздай. Ты в последнее время стал немного … рассеянным. – Последнее слово далось ему с трудом.

      Я зашел в монтажную. Как все  изменилось за четверть века! Где металлические «консервы» с пленкой, огромные бобины аппаратов, устаревшие кинокамеры?!  За одним из пультов я едва разглядел оператора. Он болтал со своим приятелем и пил пиво из банки.

Черт! Как пересохло во рту! Я  явственно ощутил вкус прохладной жидкости, способной влить жизнь в мой обезвоженный организм.

     — Отто, – окликнул  старика. – У меня к тебе дело.

     Он, не спеша, допил целительную  влагу и, чуть пошатываясь, направился в мою сторону.

     — Ты чего это вырядился? – повторил  оператор фразу шефа.

     — Иду на свидание. Ты мне нужен – для истории.

     Вкратце  пересказав идею фильма, я назвал адрес и время встречи.

     — Будем пока снимать спонтанно, все подряд, потом выберем нужное. Она дала согласие на неограниченное число встреч. —  Его глаза  заблестели,  пиво здесь было ни при чем. – Я поеду первым, ты же собирай все в кофры и следуй за мной, Подготовлю ее психологически на  длительную изнурительную работу.

     — Мальчик мой, — сказал старик покровительственным тоном, — я работаю оператором почти полвека и ни разу не видел, чтобы люди уставали от демонстрации самих себя. Поверь мне, для нее это не будет изнурительной обязанностью.

     Дом, в котором жила «легенда», находился в часе езды, я поспел как раз вовремя. Дверь открыл озабоченного вида мужчина, на вид мой ровесник. Он знал о моем  визите, из чего я понял, что это ее секретарь. Квартира была похожа на студию: длинный коридор, обвешанный черно-белыми фото, несколько безликих помещений  с металлическими стальными шкафами (архив?!). Наконец, мы уперлись в комнату,  в которой была слышна едва различимая музыка.

       Я открыл дверь и остолбенел – это была спальня! На  широкой кровати ко мне спиной сидела худенькая девушка и поправляла шапку пышных волос. От неожиданности я споткнулся и чуть было не упал. Девушка медленно повернула голову, кокетливо улыбнувшись уголками рта. На меня смотрела старая женщина – очень старая женщина. Она протянула руку и тепло сказала:

     — Мое имя вы знаете, познакомьтесь с  мужем.

     «Секретарь» склонил голову: — Принесу кофе.

     — Принеси, дружок, — послышался властно-снисходительный голос.- Вероятно, я все же не справился со своим лицом, потому что хозяйка дома засмеялась.

    — Вижу, не ожидал, герр  Миллер, думал, я давным-давно умерла.

    — Ну что вы, вовсе нет! – Мой бурный протест казался почти натуральным.

    — Я прощаю вам фальшь, это так естественно. Если бы встретилась с подобным у обычных  людей, то тоже удивилась бы, но я – совсем другое дело. – На этот раз обращенный к ней  кивок был более искренним.

    — Мой избранник моложе меня на сорок лет. Он пришел еще совсем мальчиком – восторженный, преданный. Все целовал руки и умолял оставить. Я оставила – на двадцать пять лет. – Она задумчиво поправила пышные волосы (интересно, это парик?).- Муж, сын, помощник, секретарь, ученик, соавтор, подарок судьбы.

     Последовал вздох, пауза, сзади послышался звон чашек, запахло свежесваренным  кофе.

Я слегка развернулся и по-новому взглянул на того, кто отдал свою молодость на продолжение легенды. Не поднимая глаз, он сосредоточенно разливал кофе по чашкам. Казалось, мужчина ничего вокруг не замечает и витает где-то далеко, однако это впечатление было обманчивым – быстрый взгляд из-под ресниц свидетельствовал о полном неослабевающем внимании.

     — Оставь нас, милый. Так о чем вы хотите поговорить?

     В коридоре раздался звонок.

   — Это оператор, — спохватился я, — быстро добрался.

    Мы молча посидели несколько минут, я – в кресле, она – на краю  супружеской постели.

Наконец, дверь распахнулась,  показалась кинокамера, затем оператор, за ним осветитель.

   — Заходите, места всем хватит, — послышался ласковый голос хозяйки. – Нужны еще две чашки для гостей.

     После того, как кофейник дымящегося напитка был опустошен, свет налажен, макияж подправлен, я задал первый вопрос.

     — Когда вы впервые захотели снимать?

     Старуха откинулась и задумчиво произнесла:

    — Еще девочкой. У папы была домашняя кинокамера, очень редкая и дорогая по тем временам. Впервые, увидев черно-белые прыгающие кадры, я поняла – мое. Уже будучи взрослой, попросила снять короткий фильм: море, скалы, восход солнца, юная невинная девушка в купальнике  резвится на берегу, протягивая руки к небу. Девушкой была я сама, свет, дальние и ближние планы устанавливала тоже сама.

     ( «Прекрасная презентация,  первый рекламный  эротический ролик», — подумал я).

     — Это было началом вашей карьеры?

     — Да, получилось неплохо, во всяком случае, когда пленка случайно попала в домашний кинотеатр одному из лидеров третьего рейха, он воскликнул: «Вот какой должна быть здоровая немецкая девушка —  истинная арийка!».

     (« Интересно, какова цена этой «случайности»?).

     — Но вы ведь не были «истинной арийкой»?

     — Я – еврейка, но к тому времени, как это выяснилось, ничего уже не имело значения, так как был создан главный фильм моей жизни. Фильм, который меня поднял, а затем уничтожил.

     — Как вам пришла идея создать прижизненный культ фашизму? Культ гениальный, а потому еще более ужасающий по своим последствиям?

    — Вы  не понимаете, никто не понимает, После войны мне вменили это в вину, осуждали, оградили полосой отчуждения и ненависти, а я лишь делала свою работу. Вот, посмотрите, какая разница между тем, как заснят первый съезд партии и тем, что было потом. Вначале – неудачные планы, неподходящий ракурс, плохая перспектива, небрежность и беспомощность, а потом – четкость, жесткость, выверенность, отточенность.

     Глаза старухи заблестели, лицо переполнилось нежностью, на губах блуждала удовлетворенная улыбка. Я посмотрел на ее порозовевшую кожу, выступающую сквозь грим, прислушался к хрипловатому голосу с оттенком неподдельной страсти и обронил:

    — Только не говорите, что не питали любви к объекту своих съемок.

     Она перевела дух и ответила:

    — И это я не раз слышала. О чем только не судачили: будто я являлась любовницей чуть ли не всех партийных бонз, ухитрялась дружить с их женами, часто посещала загородную резиденцию фюрера.

    — Разве это не правда?

    — Гостьей  я, конечно, была, но любовницей…

    Я брал интервью у сотен людей и научился отличать правду от  лжи, поэтому после нарочито длительной паузы услышал то, что хотел услышать.

    — Ну, во всяком случае, не всех, далеко не всех.

      Еще будучи молодым неопытным стажером, я  постиг одну истину – беседа не должна быть монотонной и однообразной. Для этого все средства хороши: например, «рваный ритм» интервьюирования, неожиданные обороты, острые вопросы, многозначительные паузы, которые порой убедительнее любых слов; проницательные или пронзительные взгляды, полуулыбки, эффектные жесты; очень действенен «лингвистический шок» с применением парадоксов, «перевертышей», смысловых перезагрузок, но больше всего я люблю прием  «нонфинитности», недосказанности. Чтобы  поддержать в ней былой накал, я  вернулся к тому, с чего начал.

    — Давайте, посмотрим по кадрам ваш знаменитый фильм, Хотелось бы узнать, как вы это сделали?

    Старуха улыбнулась и с достоинством сказала:

    — У меня все готово.

    Мы молча смотрели черно-белые кадры, выученные наизусть операторами всей планеты и ставшие для них вершиной кинематографического искусства, как знаменитый «Броненосец».

    — Стойте! – попросил я. — Вот крупный план, обзор со всех сторон – лицо, профиль, затылок, снова лицо.

    — О, для достижения этого эффекта я построила круговые рельсы и поместила туда камеру.

    — Ясно. А факельные шествия? Или вот эти кадры с высоты птичьего полета?

    — Несколько камер на разных уровнях, а две – слева и справа от трибуны — спускались по вертикальным рельсам.

    — Все равно непонятно, чем именно достигается такое воздействие? Прошло шестьдесят лет, а пропагандистский накал сохранился до сих пор!

    — Это вдохновение, состояние, которое невозможно повторить.

     Она смотрела на экран с пылающим лицом молодой женщины, перед которой вся  жизнь и которую ждет большая любовь. Словно услышав мои мысли, она задумчиво произнесла:

    — В моей жизни случилась большая любовь – к кинокамере и тем, кто стоит перед ней.

    — И  для вас неважно, что они были самыми большими злодеями всех эпох?

    — Мы  этого тогда не знали.

     Я опять испытующе посмотрел ей в глаза и опять услышал в ответ:

    —  Если и знали, то не до конца.

    — Все же объясните, почему, имея такие связи, вы не помогли ни одному из своих сородичей?

     Она наклонила голову и вздохнула.

    — Вопросы, вопросы…. Сколько лет мне будут задавать одни и те же вопросы? После войны меня объявили врагом Германии, отняли звания, почетные призы, заслуги. Как же вы не понимаете! То, что создано мной, из разряда гениальных творений, шедевров, уникальных  произведений кинематографического искусства, а я, творец всего неповторимого в документалистике, тоже неповторима и не поддаюсь обычным стандартам. У таких, как я, нет национальности, вероисповедания и даже половой принадлежности. Мы принадлежим человечеству и все, что нами произведено, принадлежит ему. – Она взглянула на меня с ласковой укоризной и добавила: — Уверена, что сказанное мною вам  кажется нескромным, но это тоже особенность таланта, который знает о себе больше, чем рядовой обыватель, и не стыдится этого.

     Сзади послышался шум – в спальню вошла большая добродушная собака.

    — Это наш сыночек, — засмеялась старуха, взглянув на мужа блестящими от возбуждения глазами. Он бегло улыбнулся и повел пса в коридор.

    — Простите, можно задать последний вопрос? (Прием «нонфинитности» — он будет  вполне уместен, или лучше «освежающий шок»!).

    — Задавайте, но только последний на сегодня. Что-то я  притомилась. Старушка!

    — Скажите, почему вы нас принимаете рядом с супружеским  ложе?

      Она изумленно подняла брови, в глазах появилась  дьявольщинка.

    — А вы не догадываетесь?

      Наклонившись, она прошептала то, что было слышно мне одному.

      Возвращался я уже за полночь, много времени ушло на просмотр отснятого. Сероватый Мюнхен, столь неприглядный в ноябрьскую слякотную пору (слякоть не под ногами, а в воздухе) больше не раздражал. Город, с которым столько связано; город, породивший шедевр. Открыв дверь, я вошел в темную прихожую. Обычно, на этом месте я начинаю тосковать по Марте, но не сегодня. Перед глазами всплыл образ старухи, ее высокомерная усмешка, непокорный взгляд,  в ушах звучала  последняя фраза:

    — А вы не догадываетесь? Я могу себе позволить то, что другим неподвластно, ведь я была избрана самим фюрером!

Милое поздравление Евгении Рахлин

 

Вы отразились в «ЗЕРКАЛЕ», мадам.
Я две пятёрки Вам за внешность дам.
За ум, за понимание оппонента
Десятку заслужили в комплиментах.
Как Вам к лицу «ЯНТАРНЫЕ те БУСЫ»!
Вы — женщина с изысканнейшим вкусом.
«ГЕФЕЛТЕ ФИШ», не губадью, на день рождения,
И от всего портала поздравления!

Поколение индиго

Безмолвная толпа детей переполняла небольшой зал с зеркальными стенами. Нарядные, модно одетые, любовно причёсанные, они ходили по замкнутому пространству комнаты, перемещаясь от одного объекта к другому по какому-то своему внутреннему плану. У одних были равнодушно-привлекательные лица, у других  непроницаемые, третьи казались замкнутыми, но никто не выглядел ни испуганным, ни удручённым, ни радостным, ни даже взволнованным. В основном, это были мальчики-дошкольники, и только несколько маленьких девочек разбавляли их чисто мужское общество. Прочитать остальную часть записи »

Гефелте фиш

Из сборника «Открывая матрешку» ( часть2 — «В зеркале») 

Гефелте фиш

    Ранним весенним утром Фаина Моисеевна стояла у окна и смотрела вслед удаляющейся молодежи – внучке Эмме, её старшему брату Лёве и их подружке, непоседливой и своенравной Зиле. Подростки шли гурьбой, о чем-то болтая, размахивая мешками со “второй обувью”, на ходу поправляя сползшие с плеч ранцы. Торопыга Зиля норовила забежать вперед, попеременно заглядывала в глаза то Лёве, то Эмме, и  что-то быстро говорила. “Любит привлекать к себе внимание, – с неудовольствием отметила про себя Фаина Моисеевна, – “одним  словом – выскочка». Но её внуки, похоже, так не считали – они оживленно кивали головой и смеялись в ответ на россказни “выскочки”.   Прочитать остальную часть записи »

Кишен мерем тохас!

Ташкент плавился под лучами полуденного солнца. Редкие деревья совсем не давали тени, поэтому людей не улице почти не было. Окна и двери модных пятиэтажек, выстроенных сразу после землетрясения и являющихся гордостью города, были настежь распахнуты. Балконы нижних этажей обвивали ветви винограда, у подъездов примостились уютные лавочки под ещё молодыми чинарами, и по всем хрущёвкам бродили сквозняки, развевая летнюю духоту и разнося слова популярной песни: «Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво отбивать дечонок у друзей своих. Это так, но ты с Алёшкой несчастлива, несчастлива, а судьба связала вместе нас троих». Задушевную мелодию, многократно прокручиваемую на виниловых пластинках, перебивали бодрые голоса дикторов радио («КамАЗ ? всесоюзная молодёжная стройка ? собрал комсомольцев всей страны»), ликующие звуки социалистических гимнов («Надо, надо главное, ребята, жизнь хорошую прожить») сухие спортивные сводки («Мюнхенская олимпиада в самом разгаре. Очередной рекорд был установлен…»).

Прочитать остальную часть записи »

Диалоги

? Здравствуйте. Эмма Борисовна у Вас работает?

? Вообще-то, Эмма Борисовна наша хозяйка.

? Даже так! Как удачно, что я сразу её нашла.

? Она уехала. Обещала вскоре вернуться.

? Как жаль! Я её бывшая одноклассница.

Прочитать остальную часть записи »