blackside

«Библиотека психоаналитического рассказа»

«ОТКРЫВАЯ МАТРЕШКУ»

Дневник

Ох, какая она была красивая! Толстая коса ниже пояса, отливающая бронзой, огромные темные глаза, ясный взгляд, зажигающая улыбка. А как прямо ходила! Даже в старости не сгибала спины. Тридцать лет как один день с любимой женщиной. Каждое прикосновение – счастье, каждый взгляд – подарок. Говорят, со временем чувства притупляются, может быть, все может быть. Мой друг как-то сказал: «Больше двух раз с женщиной встречаться не могу, начинаю скучать, нет интереса. Два свидания – и уже надоела». Так и существует – от свидания к свиданию! У меня же все по-другому. Впервые, увидев Марьям, я ощутил небывалое чувство, которое иначе, как наплывом счастья не назовешь. Тридцать лет наваждения, и это после первой встречи! Ее я помню отчетливо, будто все происходило вчерашним утром. Удивительная штука – эта память! Многие события стерлись с ее усталых страниц, многие даты выпали, затерялись, канули в безвременье.

(Профессорша так и сказала: «Анвар, Вы живете как во сне. Пока спите – все реально, а проснетесь – забвение, небытие. Ничего же не помните, полжизни вытеснили!»)
Все забылось, но тот день могу описать по минутам. Я приехал в родную деревню к матери – надо было починить крышу, подправить ворота, расширить баню. Сам, конечно, я этого сделать не смог бы, но из города прихватил канистру чистого медицинского спирта, по случаю доставшуюся мне от знакомого военврача. На такое добро охотники всегда найдутся. Дома не был давно, с тех пор, как поступил в медицинский и отработал потом пять лет в крупной городской больнице. Может, еще десять лет не появлялся бы в деревне, если бы не развод – сердце ныло, тупо зудело от обиды и унижения. Жена дочкой клялась, что не изменяла, но я-то знал – обманывает! Обманула однажды, обманет и впредь, решил я и одним махом отсек больной орган – семью. Отсек так, что ни думать, ни вспоминать, не держать это в тайниках своей памяти не хотел.
(Профессорша спросила, сколько лет дочери, когда она родилась, а я забыл!)
В таком душевном волнении и внутреннем раздрае я проснулся ранним утром, провалялся около часа, промаялся от непрошеных мыслей и решил прогуляться. На улице было прохладно. Я зябко поежился от предрассветной сырости, той особой пронзительно острой влажности, которая пропитывает поутру все вокруг. Густая проселочная трава покрывала холмы, придорожные канавы, извитые тропинки, своим ворсом скрывая беловатую глину малоплодородных земель. Ночная тишина постепенно наполнялась звуками наступающего дня – беспечным щебетом птиц, одиноким лаем собак, довольным фырканьем лошадей, победным кличем петухов, ржавым скрежетом ворот, глухим стуком ставен. Деревня пробуждалась медленно, неохотно, с трудом преодолевая сонную одурь прошедшей ночи. Главная улица, по которой я шел, становилась все светлее, вобрав в себя лучи восходящего солнца.

Вдруг передо мной распахнулась калитка и из нее вышла девушка. Одета как все татарские деревенские девушки – ситцевое платье, на ногах вязаные носки, вправленные в короткие черные галоши. Вероятно, вышла из дома покормить скотину, подумал я, и уже собрался было пройти мимо, как встретился с ней взглядом. Не знаю, что это было – озарение, ослепление, ожог. Она улыбнулась, и я не смог больше сдвинуться с места – так и стоял, жадно рассматривая ее длинные, с бронзовым отливом волосы, высвеченные лучами солнца; пухлые, дразнящие своей сочностью, влажные губы; крошечные уши, украшенные скромными коралловыми сережками, нежную шею с голубоватой пульсирующей жилкой. Под старым ситцевым платьем теснилась девичья грудь, вольно и непокорно просясь на свободу; тонкую талию небрежно опоясывал потертый поясок. Вниз я старался не смотреть, боясь не сдержать нахлынувших ощущений и выдать себя, но воображение рисовало мне и чуть выпуклый живот в округлом обрамлении и, в цвет волос, бронзовый курчавый треугольник лона, и теплоту сомкнутых бедер, и плавные линии стройных ног. Девушка была пленительна. Она сияла, пронизанная лучами солнца, всем своим видом обещая долгое и неугасающее счастье тому, кто назовет ее своей. «Суламифь»,– прошептал я. – «Девушка с виноградника». Она удивленно подняла брови и ответила: «Марьям. Меня зовут Марьям». Так началось мое счастье.
(Профессорша спросила: — Если это было счастьем, то зачем Вы пили?.
— Так пьют ведь не только от горя, но и от счастья, — удивился я ее вопросу. — Да и не пил я вовсе, так, четыре рюмки в день. Запил уже после ее смерти.
— А зачем надо было пить после смерти? — приставала профессорша.
— Так пьют ведь не только от счастья, но и от горя, — резонно ответил я)
Вероятно, Марьям меня избаловала. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал – молчала, лишь удивленно подняв брови. Ни слова упрека! Видно, любила. Когда я, подлый и во всем неправый, от бессилия своего и слабости проклятой начинал кричать, ответом мне было грустное молчание. Она уходила, высоко подняв голову, – гордая, несгибаемая, благородная. Это благородство сводило меня с ума! Единственным укором были слова: «Нет в тебе изъяна, Анвар, только слишком мягкий, чересчур добрый». За тридцать лет я ни разу не посмотрел на другую женщину, ни разу не изменил жене. В каком бы я не был состоянии, она мне не отказывала.
(— Так Вы все-таки бывали в «особых состояниях»? – поймала меня на слове профессорша.
— Говорю же русским языком – больше четырех рюмок в день не пил! – раздраженно бросил я в ответ.
— А какими были эти рюмки? – не унималась моя мучительница.
— Да обычными — стограммовыми, — пожал я плечами. — Если бы я был алкоголиком, разве смог бы отказаться от предложения выпить? Однажды по дороге из больницы домой меня семнадцать раз приглашали в рюмочную, но я отказался!
Мой торжествующе поднятый указательный палец означал окончательную победу воли над слабостью.
— Я много лет живу в этом городе, но меня ни разу не позвали в рюмочную выпить, – ответила профессорша.)
И вот наступил тот день – день, с которого пошел обратный отсчет времени. Все началось с горошины в левой груди. Марьям пожаловалась на уплотнение, почему-то оно ее беспокоило. Я пощупал ее грудь и беспечно произнес: «Мастопатия скорее всего». До сих пор корю себя, почему не отнесся к осмотру серьезнее. С другой стороны, не мог я равнодушно трогать грудь своей жены, у других пациенток – мог, а у Марьям нет! Поцеловав плотный сосок, разбухающий под моими губами, я обо всем забыл. Вспомнил лишь месяца через три-четыре, когда жена застенчиво попросила еще раз взглянуть на грудь. Горошина увеличилась в размерах и непослушно перекатывалась у меня под руками. Я не на шутку встревожился и отправился к приятелю онкологу. Не хочу вспоминать подробностей, в общем, сделали ей секторальную резекцию груди, предварительно облучив подмышечные лимфоузлы. Химиотерапия плюс операция – не должно было там ничего оставаться! И ведь не было почти три с половиной года!
(Профессорша напряженно слушала мой рассказ, а затем озадаченно пробормо тала:— Секторальная резекция…стоило ли ворошить? Насколько мне не изменяет память, грудь удаляют полностью. Впрочем, онкологам виднее.
Я молча, уставился на эту женщину. Зря Марьям называла меня добрым, ничего кроме бешенства я не чувствовал. Выдержав паузу, я спросил:
— Простите, забыл, как Вас зовут?
— Не напрягайтесь, можете звать профессоршей, – усмехнулась женщина.
— Так вот, я пришел к Вам добровольно, чтобы лечить депрессию, – продолжал я назидательным голосом.
— Вас привел сын, чтобы лечить от алкоголизма, а о депрессии сказала я сама. Вы, я вижу, за нее ухватились, – последовал усталый ответ.
— Я пришел к вам лечить свою депрессию,- настойчиво повторил я. — Не хотел идти к шарлатанам, да вижу ошибся. Кстати, почему Вы называете себя «профессоршей»? Долго шли к этой должности, раздуваетесь от гордости?
— Так называл меня любимый человек, – медленно произнесла собеседница.
— Бросил? Ушел? Не выдержал натиска интеллекта?– Мои губы скривились в желчной улыбке.
— Утонул. Пил очень, – последовал ответ.)
Подхожу к концу своей истории любви. Не должно было там ничего оставаться, но все же осталось – раковая клетка. Пришлось убрать всю грудь. Когда я увидел свою Марьям без груди, у меня будто отрезало. С тех пор мужчина во мне умер. Но худшее оказалось впереди – раковую клетку нашли не только в груди, но и в печени. Может, не надо было ее трогать?! После операции на печени метастазы сидели уже везде – костях, почках, легких. Ясно, разнесли по всему организму. Проводили химиотерапию – изнурительные процедуры, после которых у жены начали выпадать роскошные волосы. Я гладил ее по голове, а в руках оставались целые клочки. Не встречал я женщины более терпеливой, чем моя жена. Иногда от боли у нее подергивались глаза, но она лишь тяжело дышала, прикусив нижнюю губу. Потом возник асцит, и я выкачал из живота несколько литров жидкости. Но и тогда она не жаловалась. Так и умерла молча, никого в своей смерти не виня.
(-Иногда я устаю от своей профессии, — послышался задумчивый голос. — Люди все мне рассказывают, выворачивают душу наизнанку, а я должна выполнить одну- единственную задачу, миссию, если хотите, — навсегда отучить их пить. Я не помню, чтобы кто-нибудь меня за это поблагодарил.
— Это мессианство оттого, что Вы не смогли спасти своего любимого человека?- въедливо спросил я.- Закопали в землю вместе с его проблемами?! Ах да, он же уплыл!
— Я пробуждаю в своих пациентах монстров, – пробормотала профессорша, заваривая зеленый чай. – До встречи со мной они, вероятно, даже не подозревают о своей истинной сущности. – Она отхлебнула кипяток, затем, поморщившись, поставила чашку на стол. – Вот и с Вами та же история. Хорошо, решим, что это лишь депрессия. Да, затяжная реакция горя, которая перешла в депрессию. Будь по-Вашему – алкоголизация вторична. Вы же не примите во внимание то, что Марьям, ещё будучи молодой и здоровой, разыскивала Вас по рюмочным, пьяного забирала с дежурств?!
Я скептически посмотрел на собеседницу и покачал головой:
-Да-да, я – алкоголик. Алкоголик вырастил детей, оплатил учебу в институте, купил им квартиру, построил в родной деревне дом, работал как проклятый врачом. Я – алкоголик!)

Конец истории печален. Похоронил я свою Марьям на дальнем кладбище – так захотели ее родные, хотя я бы предпочел, чтобы она находилась поблизости. Помню, когда в молодости я лежал рядом с ней, сжимая ее в своих объятиях, не было человека счастливее меня. Близость потому и называется близостью, что любимая находится близко. А профессорша на последнем нашем сеансе сказала: «Мы с Вами похожи. У нас одна общая проблема – чувство вины. Мы оба считаем себя виновными в смерти любимых, и это мучает нас. Только Вам винить себя не в чем. Полагаю, Ваша жена сама отказалась от первой операции – полного удаления груди. Не желала терять женской привлекательности, хотела всегда оставаться любимой».
Я потер ладонью лицо и искоса посмотрел на женщину.
(Господи, она же ничего не поняла…)

Комментарии можно оставить в разделе "Отзывы"