blackside

В зале было откровенно холодно. Огромные окна старого помещения полуторовековой давности легко пропускали сырой февральский воздух, давая простор сквознякам. Пожилые врачи поверх халатов надели шали, больничная молодежь предпочитала щеголять в меховых изделиях разного достоинства. Все слушали ординатора, вот уже час невыразительно читавшего свой доклад. Зал заметно вздохнул, когда выступающий добрался до финальных слов: «Таким образом, в настоящее время пациент ставит вопрос о смене пола».

Послышался шум открывающейся двери, возбуждённый громкий шёпот:

― Сюда, что ли, заходить? Я хорошо выгляжу, парик не растрепался?

Сидящие старались рассмотреть стремительно вошедшую высокую девушку, одетую в яркий, не по весне лёгкий наряд: узкая блестящая малиновая юбка ― среднее между набедренной повязкой и бандажом для беременных, дешевая из искусственного меха короткая белая куртка, сапоги с высокими голенищами, театральная сумка ― портмоне. Зал изумлённо наблюдал за уверенными повадками пациентки, которая лихо закинула длинную ногу, вскинула голову в огромном платиновом парике, презрительно поджала тонкие губы, обведённые красной помадой, дерзко осмотрела присутствующих. Девушка наслаждалась всеобщим вниманием, это было заметно по довольному блеску грубовато подведённых глаз, разрумянившемуся лицу, учащенному дыханию.

Из зала послышался голос:

― Как Ваше имя?

Девушка усмехнулась:

― Зовите меня Ириной.

Тот же голос настойчиво продолжал:

― Но по паспорту Вы – Валентин.

Было очевидно, что эти вопросы задавались не в первый раз, и к ним она привыкла. Бойким заученным тоном, как при прочтении текста, многократно повторенного на репетиции, пациентка ответила:

― Это по паспорту, а на самом деле я ― не мужчина. Спросите кого угодно, все воспринимают меня как девушку, как привлекательную девушку, ― она кокетливо повернулась к одному из врачей. ― Вот Вы, если бы всего не знали, за кого бы меня приняли?

Мелодичный голос завораживал. Встряхнувшись как от наваждения, молодой врач жестко ответил:

― За мужчину.

Ничуть не смутившись, девушка снисходительно кивнула головой: ― Это Вы сейчас так говорите, а если бы один на один, то поверьте мне ― все было бы по-другому.

― А когда Вы впервые назвались женщиной? ― вопрос повис в воздухе.

***

(Десять лет назад)

Весна в этом году была удивительная ― прозрачный струящийся воздух обволакивал ели, превращая каждую в произведение японского искусства. Березы также просились на полотно ― безвольно обвисшие ветви создавали причудливое кружевное изделие, отчётливо проступающее на пронзительно голубом небе.

В районном военкомате стоял шум ― шёл весенний призыв. Переполненные коридоры двухэтажного здания напоминали кровеносную систему некоего организма с бесшабашной дурной кровью. В одной из комнат царило особенное оживление ― десятки раздетых призывников потешались над свом видом. Стройные, крепкие, мускулистые испытывали явное превосходство над хилыми собратьями по призыву, однако виду не подавали ― военкомат равнял всех. В помещении было жарко, призывники маялись в ожидании.

― Когда же будут вызывать? ― раздался недовольный голос.

Самый маленький, прозванный Малышом, ответил, протяжно-медленно растягивая слова:

― На нас обиделись, теперь уже никогда не позовут ― надо просить прощения.

Все засмеялись. Через некоторое время по предложению Малыша призывники разделились на три команды: в одну сторону выстроились парни в белых трусах, в другую ― в полосатых семейных, в третьей собрались все остальные. Когда стало особенно шумно, из кабинета вышел сердитый врач. Грозно посмотрев на молодежь, так ничего и не сказав, он уже хотел было вернуться назад, но тут увидел высокую девушку, входящую в комнату:

― Вы, девушка, к кому? Здесь посторонним вход запрещён, ― банальные слова веско слетали с губ, становясь на лету значительными и важными.

Девушка, медленно покачивая узкими бёдрами, невзначай касаясь сидящих, прошла к пожилому врачу и, победно взглянув ему в глаза, громко сказала:

― Родина зовёт своих сыновей! Мне пришла повестка.

Она обернулась, чтобы оценить произведённый эффект. Молодые люди пристально-заинтересованно рассматривали фигуру пришедшей. Десятки глаз прощупывали, изучали каждый участок тела, особенно долго останавливаясь на узенькой юбочке. Девушка стояла не шевелясь, как бы впитывая всё вокруг. Как же она любила этот запах молодых тел, грубые или нежные руки, мосластые колени, теплые, с пряным ароматом, подмышки и цепкие, по-мужски тяжёлые, взгляды. Хотелось отдать себя всю, до капли, без остатка, в благодарность за то, что нужна, с надеждой хоть на миг быть близкой одному, другому, всем! Горячая волна внизу живота обжигала. Казалось, все видят дрожь, сжатые руки, прерывистое дыхание, расширенные зрачки. Ну и пусть! Пусть знают ― всё для них, ничего не жаль!

Тишину нарушил задумчивый голос Малыша:

― Это кто, гомик, что ли?

― Да нет, нечто другое ― Оно… ― не менее философски ответил его сосед.

― А грудь, там же ничего нет, ― не унимался Малыш.

― Вот если бы из одного места убрать, а ко второму приложить, то что-нибудь получилось бы.

Призывники дружно подхватили эту тему. Задорные, но небезобидные полушутки–полуиздёвки посыпались со всех сторон.

― Ладно вам! ― прикрикнул вышедший на шум военный, ― пройдите к военкому!

Сдерживая рыдания, девушка последовала за ним, а в кабинете громко расплакалась, размазывая тушь с густо подведённых ресниц. Съехавший на бок парик открыл тёмные курчавые волосы. Крупными мужскими ладонями девушка пыталась вернуть его на место. Военком отметил обгрызанные, с чёрной полоской ногти. Примирительным голосом он сказал:

― Иди домой, больше вызывать не будем.

***

Пауза в зале затянулась. Вобрав воздух, пациентка быстро, оживлённо жестикулируя, застрекотала:

― Вызвали меня в военкомат. Зашла, осмотрелась, вокруг призывники, кто ущипнёт, кто погладит ― видно, нравилась всем, а когда узнали, что я от рождения парень, то и вовсе отбоя не было. Мне военком так и сказал: «Ты ― прирождённая звезда!» Правда, кто-то другую рифму подобрал, но я не обижаюсь. Похоже, так их зацепила, что поэтами заделались.

Довольная, она откинулась, победно взглянув на врачей. Молодёжь зашевелилась, зашепталась, послышались смешки.

― Чем Вы занимаетесь, как зарабатываете деньги?

― Меня не зря назвали звездой. Я подрабатываю в ночном клубе. Подружка, или друг, как хотите, исполняет стриптиз. У нее звучное имя ― Рафаэла. Танцует как девушка, зажигает, завлекает, а в конце номера оказывается парнем. Успех колоссальный! Я же обслуживаю разгорячённых клиентов. В свободное время выходим в коротких юбках на трассу. Словом, не нуждаемся.

― А Ваш друг тоже в женской одежде ходит?

― По ночам, да. Ночью она ― Рафаэла, звезда клубного шоу, а днем ― Денис, неприметный, даже невзрачный студент. А вот я ― даже днем звезда, потому что не снимаю женской одежды. На Рафаэлу спрос только по ночам, а на меня ― круглые сутки.

― А почему Вы называете себя звездой, если занимаетесь банальной проституцией? ― едкий девичий голос вызвал в рядах оживление.

― Вы так говорите, потому что Вас никто не любит. Конечно, звезда. У кого-нибудь здесь есть личный психоаналитик? А у меня ― есть! Вот она, ― пациентка победно протянула руку, указывая на средних лет женщину. Та, улыбнувшись, кивнула головой:

― Именно так, причем, на общественных началах.

Удовлетворенная, пациентка тем не менее не унималась:

― А Вы, девушка, так говорите из зависти. Между мной и Вами, мужчина всегда выберет меня, потому что я лучше как женщина.

― Может, Вы просто безотказная? ― голос юной стажерки вступил в палемику.

― Да! Представьте себе ― безотказная! Потому что я люблю мужчин, а вы их только мучаете ― постоянными отказами, капризами, унижениями. У вас же, у принцесс, надо выпрашивать любовь, клянчить как подачку. А я им дарю всю себя, без остатка. Поэтому у меня среди братвы масса поклонников, так что в обиду никто не даст. В детстве тоже защитников хватало.

Девушка остановилась, словно что-то припоминая.

***

(Пятнадцать лет назад)

Из уборной доносились приглушённые звуки:

― Получи, тряпка половая, будешь знать как крысятничать!

Послышались всхлипывания, шлепки. Девочка, пробегавшая по коридору, замерла, прислушалась, затем тихо вернулась в свою палату. Стояла глубокая ночь. В интернате ― красном кирпичном здании сталинской застройки ― все спали. Лишь в некоторых палатах слышалось невнятное бормотание. Длинные коридоры с огромными окнами без занавесок и обшарпанными стенами; комнаты, именуемые палатами, больше похожие на ночлежки; вонючие уборные ― всё это было выкрашено в тёмно-зелёный бутылочный цвет. В столовой со стен отовсюду смотрели глаза зверей и птиц, следящих за детьми, что ещё больше усиливало общее мрачное впечатление. Из-за экономии электричества помещение освещалось тусклыми лампами и уличными фонарями.

В одну из палат на пустовавшую койку вернулся высокий худой сутулый подросток, нелепо размахивая длинными руками. Сев на кровать он надолго застыл, затем несколько раз судорожно всхлипнул и замолк, глядя невидящими глазами в проём двери. До субботы было ещё долго, да и вряд ли мать заберёт его ― ушла в загул. В палату заглянула ночная воспитательница, подошла к подростку, пригляделась и тихо вздохнула:

― Это кто же над тобой так поработал, Валь?

Мальчик взял шершавую, неухоженную руку женщины, прижал к щеке и прошептал:

― Больше такого не будет. Идите спать, поздно.

Когда всё вокруг затихло, он неслышно подошел к койке соседа, дотронулся до плеча. Тот проснулся мгновенно, присел и выжидающе посмотрел на подростка:

― Что, отделали?! Без защитников не обойтись.

― Я согласен, буди Кольку, всё равно одному спать холодно.

Через некоторое время трое воспитанников молча лежали на двух сдвинутых кроватях. Рослые ― по бокам, худой ― в центре. Когда уже казалось, что все уснули, послышался внятный голос:

― Завтра наденешь платье. Мы и раньше тебя замечали в женской раздевалке. Так что всё будет как положено, станешь женой.

***

Из задумчивости её вывел вопрос пожилой женщины, укутанной в тёплый деревенский платок, из которого торчала лысоватая голова с рыжими, непрокрашенными волосами и огромными очками. Усталым голосом видавшего виды специалиста она спросила:

― Так, может, никакая Вы не девушка, а просто гомосексуалист, который стесняется этого?

Пациентка возмущённо вздёрнула плечами. Впервые потеряв самообладание, она выкрикнула:

― Педиком никогда не была, я их даже презираю, это последние люди. Я ― девушка, в Ваши-то годы пора знать, что нас называют транссексуалами.

Упрямо вскинув голову, пожилая женщина возразила:

― А чем Вы отличаетесь от гомосексуалистов ― живете только с мужчинами, регулярно переодеваясь в мужскую одежду?!

― Это Вы заставляете меня переодеваться! С мужским паспортом и в женской одежде полжизни проведёшь в дежурках, и на работу не устроишься, даже временную. Я не гомик, даже не представляю, как это мужчины друг с другом живут, извращение какое-то. Видите, колготки, юбка, серьги ― всё как положено, как у женщин.

Молодой врач болезненного вида, краснея и заметно волнуясь, спросил:

― Почему Вы считаете гомосексуалистов ниже себя, среди них много выдающихся людей?! ― Справившись с волнением, он продолжил: ― Вы рассказали о двух подростках, которых назвали «защитниками». А их Вы не считаете гомосексуалистами?

Удивившись такой версии, пациентка насмешливо посмотрела на парня:

― Они же с девочкой спали, со мной, всё как положено. Недавно встретила, ни один не узнал меня. Слышала, у каждого семья, дети.

― Эти подростки принуждали Вас переодеваться, ну и всё остальное делать?

Пациентка недоумённо пожала плечами:

― Заставляли? Чушь! Они защищали меня, другие даже завидовали, так что никакого насилия, а быть женщиной я ещё раньше хотела.

***

(Двадцать лет назад)

Интернат постепенно опустел, всех детей забрали на выходные. Двое восьмилеток неприкаянно бродили по коридорам, заглядывая в классные комнаты. Наконец, дежурная, дородная полногрудая женщина, властно позвала:

― Николай! К тебе старшая сестра приехала ― на выход!

Один из мальчиков опрометью кинулся к ней, радостно прильнул к бесформенной шерстяной юбке:

― До свидания!

Другой, щуплый, большеглазый, больше похожий на девочку, одиноко стоял в коридоре, тоскливо глядя в окно. Женщина беспокойно посмотрела в его сторону:

― Ладно, Валя, не страдай, я отведу тебя домой, а если никого не застанем ― будешь ночевать у меня.

Ребенок воодушевлённо помчался за своими вещами.

Идти было далековато ― село располагалось на берегу большой реки вдали от дорожной магистрали. Впрочем, шли легко. Золотистый наст осенних листьев мягко вибрировал под ногами. Валька загребал сухие листья, весело приговаривая:

― Мы в город изумрудный идём дорогой трудной, идём дорогой трудной, дорогой непростой!

Наконец, за пригорком появились первые поселковые дома. В одном из них слышалась удалая музыка.

― Мама дома! ― радостно сообщил мальчик.

― Раз дома, беги к ней, ― тяжело дыша, отозвалась женщина. Грузно повернувшись, она медленно стала удаляться.

Валькин дом казался неказистым и запущенным. Покосившийся, потемневший от времени, с распахнутой калиткой он был похож на загулявшего сельчанина в рваной поношенной одежде. Особую лихость ему придавал разноцветный флюгер ― петух, резво крутившийся на единственной ноге. Дверь оказалась не заперта. Тихо пробравшись в сени, мальчик остановился, предвкушая впечатление, которое он произведёт.

Из комнаты доносились возня, ругательства вперемешку со стонами. Громкая музыка заглушала часть звуков, но была не в состоянии перекрыть грубый мужской мат. Заглянув в щель, ребёнок с ужасом увидел двух раздетых мужчин ― тело одного из них было иссиня-тёмным от татуировок. Другой что-то мял под собой, остервенело вихляя тощим жилистым задом. В ворохе тряпья светлело перекошенное до неузнаваемости лицо матери.

«Убивают!» ― первое, что пришло в голову ребёнку. ― «Надо звать людей! Почему она не просит о помощи?»

Вдруг послышался смех, принадлежавший женщине. Низкий, грудной, он странным образом волновал, будоражил, сбивал с толку. Потянуло табачным дымом ― вся тройка мирно курила, устроившись среди тряпичного хлама. Через некоторое время тот, что с наколками, стал приближаться к дверному проёму ― уже отчётливо виднелись фиолетовые русалки на его груди. Мальчик замер за дверью. Мужчина, прихватив бутылку водки, вернулся к компании. Распивали недолго, через короткое время комната заполнилась шумом борьбы, хриплыми возгласами, безудержной энергией дурного сладострастия. Заворожённо глядя в щель, Валька видел широкую спину с ритмично качающимися куполами. Из оцепенения его вывел животный стон матери вперемежку с ликующим рычанием одного из гостей. Ребёнок ощутил едкий острый запах пота, конвульсивное сотрясение обнажённых тел, волны истомы, исходившие от женщины. Резко, почти болезненно возникло острое желание быть среди них, испытать всё то, что чувствуют они, лежать на месте матери истерзанным, измученным, обессиленным под напором грубой мужской ярости.

***

― Да, быть женщиной я уже давно хотела, ― повторила пациентка. Круглые цыганские серьги подрагивали в такт произносимых слов, малиновая, с блёстками, юбка мерцала под светом люстры, меховая куртка, по-гусарски накинутая поверх плеч, белела и искрилась как снежная горная вершина.

― Новогодняя ёлка, ― выдохнули на задних рядах.

― Да нет, скорее, карнавал в Рио, ― послышался ответ.

Ничуть не смущаясь, пациентка продолжала:

― В детском саду у нас была воспитательница ― Ирина. Добрая такая, меня всегда защищала от мальчишек, я её мамой звала. Помню, она носила широкую шифоновую юбку, которая развевалась при ходьбе. Я дала себе слово, что у меня будет такая же. Даже бабушку попросила сшить для любимой куклы шикарный наряд. Просыпалась на печке, смотрела на куклу и представляла себя принцессой. Когда в избе никого не было, то переодевалась в одежду матери и ходила на огромных каблуках. Однажды старший брат застал меня в таком виде и побил. Грубый он был, жестокий.

― Так у Вас есть ещё и брат?

― Уже нет. Наркоман, умер от передозировки, — впервые ответ прозвучал сухо, неохотно.

― Ваша мама часто бывала нетрезвой?

― Часто? Да почти всегда. Вначале не столько пила, сколько куражилась, гуляла. Про эти загулы всё село знало. Дом был полон мужиков, она любила уголовников. Кто из заключения выйдет ― прямо к ней. Даже из города приезжали. Ненавижу её, уже много лет не общаюсь, с бабушкой живу в той же избе. Село наше близ города, иногда у друга ночую, иногда и поспать-то не удаётся, но матери не показываюсь. Вот её фото ― королева Шантеклера, когда-то слыла первой красавицей, сейчас уже так не скажешь.

Из бархатной театральной сумочки посыпались старые фотографии. На них улыбалась молодая женщина ― огромные глаза, вьющиеся чёрные волосы, полные губы, ямочки на щеках. Она была не просто хороша – притягательная, манящая, одновременно насмешливо-дразнящая и обещающая улыбка в сочетании с печальными из-за длинных ресниц полузакрытыми глазами создавала ощущение тайны, недосказанности, вечной загадки.

― Так, может, Вы потому и надевали одежду матери, что скучали по ней? ― толстые диоптрийные очки старой женщины вынырнули из необъятной шали. Крошечные глазки буравили пациентку, безжалостно проникая в затаённые глубины.

Девушка вскинулась:

― Вы почему не уходите на пенсию? Задаёте дурацкие вопросы, на которые нет ответов! Скучала ― не скучала, какое это имеет значение. Она мне была и не особенно-то нужна, я отца любила.

***

(Двадцать пять лет назад)

Мужчина тихо скулил, свернувшись калачиком в углу большой избы. Протяжный, нутряной, полный тоски и бессилия звук сливался с завыванием ветра за окном, хлопаньем распахнутой калитки, скрежетом флюгера–петуха на крыше. В избе было холодно, остывшая печка тепла не давала. Студеные разводы на окнах отнимали крохи света неясного зимнего утра. Вскоре стало тихо ― мужчина поднялся, потянулся за папиросами, закурил. Зябко поёжившись, снова забрался под утлое тряпьё. Тяжёлое чувство одиночества захлестнуло мутной волной, потянуло за сердце, притаилось глубоко в груди. Неизбывная тоска ощущалась столь явственно, что он потёр рукой у ворота. Предрассветные часы, самые мучительные и длинные, приносили с собой ворох мыслей, таких же мучительных и невыносимых. Неподалёку слышалось сопение младшего сына, старшего отправили в интернат. Жены, как это часто теперь случалось, не было дома.

«Сука», ― горько подумал мужчина. ― «Шляется, где попало, всё нагуляться не может».

Вспомнилась свадьба, удалая и бесшабашная. Односельчане всё удивлялись ― красавица и за такого худого, хворого. Никто не знал, что невеста вынашивала ребёнка, не от него ― от наглого, сильного, хитрого. Обманул, окрутил и бросил, как в песне. Она хотела руки на себя наложить. Не окажись он в сарае, удавилась бы. Не любовь, глухая тоска истерзанных людей объединила их тогда. Женой она так и не стала, хотя и родила от него ребёнка, его ребёнка ― Вальку. Бессилен он был, не столько телом, сколько душой, мыслями, побуждениями был слаб. Женился, думал ― поднимется, напитается силой, но только всё наоборот вышло. Жена после рождения второго сына окончательно оторвалась. До свадьбы добрая, весёлая, вся какая-то сияющая, сейчас стала оголтелой, проклятой бабой. Старший сын отца в нём не признавал, будто чувствовал, что от другого. В интернате жаловались ― паскудит. Только Валька, кровиночка, как две капли похожий на него, любил всем сердцем и душой.

Мужчина осторожно перевесился через кровать:

― Валька, иди ко мне, сынок!

Ребёнок сонно залез под бесчисленные покрывала. Прижавшись к отцу щуплым тельцем, замер, вдыхая тёплый запах отцовского пота, улыбнулся, доверчиво обнял за шею. Взволнованный, растроганный, отец глубоко поцеловал его в губы. Вспомнилась жена в их первую ночь, такая же родная и близкая, её шепот, тихие смешки, нежное дыхание, ласковые усталые объятия. Мужчина гладил ребёнка, бессознательно проводя подрагивающими пальцами по его телу. Задохнувшись от прилива непривычного, давно забытого возбуждения, он мягко переместил голову сына к своему животу. Горячая, пульсирующая волна вытолкнула наружу всё то, что копилось последние годы, мучило в предрассветные часы, не давало покоя и днём, связывая липким тягучим ощущением своего бессилия.

***

― Вы говорите, что любили отца. Вас роднили духовная близость, сходство характеров или общее одиночество?

― Да, духовная близость, ― усмехнулась пациентка, ― и сходство характеров, и, наверное, то самое одиночество. Он мягким был, добрым, каким-то заброшенным. Любил рыбалку, не пил, но много курил. Мать откровенно издевалась над ним, за что ― непонятно. Однажды ранним зимним утром пошёл на реку и утонул в проруби. Удочек не нашли, все решили, что украл кто-то. Тело выловили только весной.

― Не было ли у Вас в роду психически больных, или лиц, покончивших самоубийством?

― Нет, конечно. Отец умер от несчастного случая, брат ― от передозировки. Мать до сих пор жива и умирать никогда не собиралась.

― Может, у Вас когда-либо были травмы головы с потерей сознания?

― Может, и были, но несерьёзные, меня несколько раз избивали в интернате, пока не нашлась защита. Сознания никогда не теряла, иначе я бы запомнила.

***

(Двадцать восемь лет назад)

Женщина медленно брела по берегу, неуверенно наступая на землю, чудом сохраняя равновесие на скользкой траве. Что-то бормоча, придерживая огромный живот она вразвалку передвигалась к намеченной цели ― прибрежным мосткам, где собиралась передохнуть. Вдруг она неловко поскользнулась и с размаху упала в реку. Еле выбравшись из прохладной воды и немного протрезвев, произнесла:

― Ублюдок! Ещё не родился, а уже урод. И отец твой дерьмо, и ты, видно, таким же будешь. Не вытравила тебя в утробе, выжил.

Встряхнув платье, побрела дальше. У мостков с трудом взгромоздилась на нагретый солнцем деревянный настил, вытащила бутылку дешёвого вина и, опрокинув, стала жадно пить. Солнце поднималось всё выше ― разгорался жаркий июньский день. Шум камыша и прибрежной травы, стрекот кузнечиков, соревнующихся с верещанием сверчков, жужжание насекомых, всплеск воды навевали сон. Женщина задремала, безвольно опустив голову. Прошло немало времени, прежде чем она проснулась от духоты и липкого пота ― солнце стояло в зените. Беременная с трудом поднялась на ноги, шагнула на прибрежную глину. Охнув, замахав руками, она ничком упала на живот, стукнувшись виском о борт старой лодки. Сидящие вдали рыбаки уже собирались домой ― солнце припекало, клёва не было. Один из них, с дальнозорким взглядом старого человека, показал молодому напарнику:

― Глянь! Кто-то решил позагорать в одежде.

Рыбаки заспешили к мосткам.

― Да это Татьяна загуляла. Никак сознание потеряла от удара, кровищи-то сколько. Беги за помощью. И опять на живот упала. Это кто же у неё уродится?!

Комментарии можно оставить в разделе "Отзывы"