blackside

Обычно я просыпаюсь ближе к ленчу, но не сегодня. За окном едва высветилось серое марево мюнхенского утра, как что-то внутри меня шевельнулось, тревожно затрепетало и вырвалось наружу вместе с остатками сна. Тело противно ныло, губы обнесло белой пленкой, язык от сухости казался неживым и явно лишним предметом, голова раскалывалась – хотелось схватиться за волосы и отодрать скальп. Стало очевидно, что выпитое «вдогонку» было лишним. Что ж, погорячился.

В последнее время со мной это случалось все чаще. Во всем виновата Марта. Она разбила мне сердце и прошлась по осколкам своими видавшими виды кроссовками. О прощальном «крупном разговоре» лучше не вспоминать – стыдно. Плакал, умолял, обвинял, скандалил, валялся в ногах, обхватив ее колени, запер дверь и сел у выхода. Не помогло.

Через три часа истерики я догадался спросить: «Почему?». Она ответила просто: «Не мое». Я взорвался: «Пять лет было твое, а теперь прозрела?!». Марта монотонным бесцветным голосом забубнила: да, гениален, да, мастер своего дела, девки млеют от счастья, ну и живи с ними, а я устала, располнела, потеряла себя, растворилась в твоей неординарности и перестала покупать новые вещи; вот и кроссовки не меняла пять лет. Я воспрянул духом и живо возразил: если дело в тряпках, то скуплю тебе весь спортивный отдел – любимые безразмерные свитера, длинные вязаные шарфы, глупые шапочки как у гномов, объемные рюкзаки, кучу бесформенных штанов и кроссовки, горы кроссовок.

После такого горячего спича Марта разрыдалась и, неожиданно оттолкнув меня, ринулась к двери. Я отпустил ее — физически, но духовно эта полногрудая неуклюжая женщина меня разрушила. Так я прожил полгода в надежде вновь увидеть ее унылую физиономию. И вот что удивительно: раньше гулял направо и налево, меняя девок как диски в автомобильном дивиди, а сейчас охота отпала! Зачем изменять, если некому изменять?

Сверху послышались булькающие звуки – кто-то спускал в туалете воду. И мне пора, впереди ждет важная работа, Через сорок минут душа, мытья-бритья-обтирания, приема «антидота» никто бы не поверил, что имеет дело с незаконченным алкоголиком (от законченного его отличает лишь то, что он еще в движении, так сказать, в процессе). Тщательный подбор одежды завершил приготовления: кожаные мокасины цвета бордо, чуть светлее тоном элегантные брюки, мягкий джемпер, контрастная рубашка, которую способны купить лишь члены бундестага, дорогущий галстук и часы – штучный экземпляр, подарок компании за рекламную халтурку.

Вот в таком виде я заявлюсь к шефу, небрежно скажу о предстоящей встрече. Когда он услышит о том, что легенда кинодокументалистики согласилась дать интервью и показать свой скрытый от публики архив, тогда старый придурок простит все мои грехи. Все случилось так, как я предвидел. Шеф, увидев меня в стеклянном дверном проеме, нахмурил брови и покосился на галстук.

— Чего вырядился франтом? – первое, что спросил он. Я облегченно вздохнул, значит, пронесло – мой наряд изменил ход его восприятия и мышления.

— Есть важная работа, — как можно значительнее произнес я.

— Ты рискуешь потерять не только «важную» работу, но и вообще работу.

Черт, оказывается, не пронесло, но у меня был джокер.

— Через пару часов я беру интервью и лезу во все архивные щели одной очень известной дамы. – Сухость моего тона привела его в замешательство.

— Какой еще дамы?

Я назвал ее имя и со злорадством взглянул на его отвисшую челюсть. Так то.

— Она еще жива? Ну ладно, иди, и смотри не опоздай. Ты в последнее время стал немного … рассеянным. – Последнее слово далось ему с трудом.

Я зашел в монтажную. Как все изменилось за четверть века! Где металлические «консервы» с пленкой, огромные бобины аппаратов, устаревшие кинокамеры?! За одним из пультов я едва разглядел оператора. Он болтал со своим приятелем и пил пиво из банки.

Черт! Как пересохло во рту! Я явственно ощутил вкус прохладной жидкости, способной влить жизнь в мой обезвоженный организм.

— Отто, – окликнул старика. – У меня к тебе дело.

Он, не спеша, допил целительную влагу и, чуть пошатываясь, направился в мою сторону.

— Ты чего это вырядился? – повторил оператор фразу шефа.

— Иду на свидание. Ты мне нужен – для истории.

Вкратце пересказав идею фильма, я назвал адрес и время встречи.

— Будем пока снимать спонтанно, все подряд, потом выберем нужное. Она дала согласие на неограниченное число встреч. — Его глаза заблестели, пиво здесь было ни при чем. – Я поеду первым, ты же собирай все в кофры и следуй за мной, Подготовлю ее психологически на длительную изнурительную работу.

— Мальчик мой, — сказал старик покровительственным тоном, — я работаю оператором почти полвека и ни разу не видел, чтобы люди уставали от демонстрации самих себя. Поверь мне, для нее это не будет изнурительной обязанностью.

Дом, в котором жила «легенда», находился в часе езды, я поспел как раз вовремя. Дверь открыл озабоченного вида мужчина, на вид мой ровесник. Он знал о моем визите, из чего я понял, что это ее секретарь. Квартира была похожа на студию: длинный коридор, обвешанный черно-белыми фото, несколько безликих помещений с металлическими стальными шкафами (архив?!). Наконец, мы уперлись в комнату, в которой была слышна едва различимая музыка.

Я открыл дверь и остолбенел – это была спальня! На широкой кровати ко мне спиной сидела худенькая девушка и поправляла шапку пышных волос. От неожиданности я споткнулся и чуть было не упал. Девушка медленно повернула голову, кокетливо улыбнувшись уголками рта. На меня смотрела старая женщина – очень старая женщина. Она протянула руку и тепло сказала:

— Мое имя вы знаете, познакомьтесь с мужем.

«Секретарь» склонил голову: — Принесу кофе.

— Принеси, дружок, — послышался властно-снисходительный голос.- Вероятно, я все же не справился со своим лицом, потому что хозяйка дома засмеялась.

— Вижу, не ожидал, герр Миллер, думал, я давным-давно умерла.

— Ну что вы, вовсе нет! – Мой бурный протест казался почти натуральным.

— Я прощаю вам фальшь, это так естественно. Если бы встретилась с подобным у обычных людей, то тоже удивилась бы, но я – совсем другое дело. – На этот раз обращенный к ней кивок был более искренним.

— Мой избранник моложе меня на сорок лет. Он пришел еще совсем мальчиком – восторженный, преданный. Все целовал руки и умолял оставить. Я оставила – на двадцать пять лет. – Она задумчиво поправила пышные волосы (интересно, это парик?).- Муж, сын, помощник, секретарь, ученик, соавтор, подарок судьбы.

Последовал вздох, пауза, сзади послышался звон чашек, запахло свежесваренным кофе.

Я слегка развернулся и по-новому взглянул на того, кто отдал свою молодость на продолжение легенды. Не поднимая глаз, он сосредоточенно разливал кофе по чашкам. Казалось, мужчина ничего вокруг не замечает и витает где-то далеко, однако это впечатление было обманчивым – быстрый взгляд из-под ресниц свидетельствовал о полном неослабевающем внимании.

— Оставь нас, милый. Так о чем вы хотите поговорить?

В коридоре раздался звонок.

— Это оператор, — спохватился я, — быстро добрался.

Мы молча посидели несколько минут, я – в кресле, она – на краю супружеской постели.

Наконец, дверь распахнулась, показалась кинокамера, затем оператор, за ним осветитель.

— Заходите, места всем хватит, — послышался ласковый голос хозяйки. – Нужны еще две чашки для гостей.

После того, как кофейник дымящегося напитка был опустошен, свет налажен, макияж подправлен, я задал первый вопрос.

— Когда вы впервые захотели снимать?

Старуха откинулась и задумчиво произнесла:

— Еще девочкой. У папы была домашняя кинокамера, очень редкая и дорогая по тем временам. Впервые, увидев черно-белые прыгающие кадры, я поняла – мое. Уже будучи взрослой, попросила снять короткий фильм: море, скалы, восход солнца, юная невинная девушка в купальнике резвится на берегу, протягивая руки к небу. Девушкой была я сама, свет, дальние и ближние планы устанавливала тоже сама.

(«Прекрасная презентация, первый рекламный эротический ролик», — подумал я).

— Это было началом вашей карьеры?

— Да, получилось неплохо, во всяком случае, когда пленка случайно попала в домашний кинотеатр одному из лидеров третьего рейха, он воскликнул: «Вот какой должна быть здоровая немецкая девушка — истинная арийка!».

(« Интересно, какова цена этой «случайности»?).

— Но вы ведь не были «истинной арийкой»?

— Я – еврейка, но к тому времени, как это выяснилось, ничего уже не имело значения, так как был создан главный фильм моей жизни. Фильм, который меня поднял, а затем уничтожил.

— Как вам пришла идея создать прижизненный культ фашизму? Культ гениальный, а потому еще более ужасающий по своим последствиям?

— Вы не понимаете, никто не понимает, После войны мне вменили это в вину, осуждали, оградили полосой отчуждения и ненависти, а я лишь делала свою работу. Вот, посмотрите, какая разница между тем, как заснят первый съезд партии и тем, что было потом. Вначале – неудачные планы, неподходящий ракурс, плохая перспектива, небрежность и беспомощность, а потом – четкость, жесткость, выверенность, отточенность.

Глаза старухи заблестели, лицо переполнилось нежностью, на губах блуждала удовлетворенная улыбка. Я посмотрел на ее порозовевшую кожу, выступающую сквозь грим, прислушался к хрипловатому голосу с оттенком неподдельной страсти и обронил:

— Только не говорите, что не питали любви к объекту своих съемок.

Она перевела дух и ответила:

— И это я не раз слышала. О чем только не судачили: будто я являлась любовницей чуть ли не всех партийных бонз, ухитрялась дружить с их женами, часто посещала загородную резиденцию фюрера.

— Разве это не правда?

— Гостьей я, конечно, была, но любовницей…

Я брал интервью у сотен людей и научился отличать правду от лжи, поэтому после нарочито длительной паузы услышал то, что хотел услышать.

— Ну, во всяком случае, не всех, далеко не всех.

Еще будучи молодым неопытным стажером, я постиг одну истину – беседа не должна быть монотонной и однообразной. Для этого все средства хороши: например, «рваный ритм» интервьюирования, неожиданные обороты, острые вопросы, многозначительные паузы, которые порой убедительнее любых слов; проницательные или пронзительные взгляды, полуулыбки, эффектные жесты; очень действенен «лингвистический шок» с применением парадоксов, «перевертышей», смысловых перезагрузок, но больше всего я люблю прием «нонфинитности», недосказанности. Чтобы поддержать в ней былой накал, я вернулся к тому, с чего начал.

— Давайте, посмотрим по кадрам ваш знаменитый фильм, Хотелось бы узнать, как вы это сделали?

Старуха улыбнулась и с достоинством сказала:

— У меня все готово.

Мы молча смотрели черно-белые кадры, выученные наизусть операторами всей планеты и ставшие для них вершиной кинематографического искусства, как знаменитый «Броненосец».

— Стойте! – попросил я. — Вот крупный план, обзор со всех сторон – лицо, профиль, затылок, снова лицо.

— О, для достижения этого эффекта я построила круговые рельсы и поместила туда камеру.

— Ясно. А факельные шествия? Или вот эти кадры с высоты птичьего полета?

— Несколько камер на разных уровнях, а две – слева и справа от трибуны — спускались по вертикальным рельсам.

— Все равно непонятно, чем именно достигается такое воздействие? Прошло шестьдесят лет, а пропагандистский накал сохранился до сих пор!

— Это вдохновение, состояние, которое невозможно повторить.

Она смотрела на экран с пылающим лицом молодой женщины, перед которой вся жизнь и которую ждет большая любовь. Словно услышав мои мысли, она задумчиво произнесла:

— В моей жизни случилась большая любовь – к кинокамере и тем, кто стоит перед ней.

— И для вас неважно, что они были самыми большими злодеями всех эпох?

— Мы этого тогда не знали.

Я опять испытующе посмотрел ей в глаза и опять услышал в ответ:

— Если и знали, то не до конца.

— Все же объясните, почему, имея такие связи, вы не помогли ни одному из своих сородичей?

Она наклонила голову и вздохнула.

— Вопросы, вопросы…. Сколько лет мне будут задавать одни и те же вопросы? После войны меня объявили врагом Германии, отняли звания, почетные призы, заслуги. Как же вы не понимаете! То, что создано мной, из разряда гениальных творений, шедевров, уникальных произведений кинематографического искусства, а я, творец всего неповторимого в документалистике, тоже неповторима и не поддаюсь обычным стандартам. У таких, как я, нет национальности, вероисповедания и даже половой принадлежности. Мы принадлежим человечеству и все, что нами произведено, принадлежит ему. – Она взглянула на меня с ласковой укоризной и добавила: — Уверена, что сказанное мною вам кажется нескромным, но это тоже особенность таланта, который знает о себе больше, чем рядовой обыватель, и не стыдится этого.

Сзади послышался шум – в спальню вошла большая добродушная собака.

— Это наш сыночек, — засмеялась старуха, взглянув на мужа блестящими от возбуждения глазами. Он бегло улыбнулся и повел пса в коридор.

— Простите, можно задать последний вопрос? (Прием «нонфинитности» — он будет вполне уместен, или лучше «освежающий шок»!).

— Задавайте, но только последний на сегодня. Что-то я притомилась. Старушка!

— Скажите, почему вы нас принимаете рядом с супружеским ложе?

Она изумленно подняла брови, в глазах появилась дьявольщинка.

— А вы не догадываетесь?

Наклонившись, она прошептала то, что было слышно мне одному.

Возвращался я уже за полночь, много времени ушло на просмотр отснятого. Сероватый Мюнхен, столь неприглядный в ноябрьскую слякотную пору (слякоть не под ногами, а в воздухе) больше не раздражал. Город, с которым столько связано; город, породивший шедевр. Открыв дверь, я вошел в темную прихожую. Обычно, на этом месте я начинаю тосковать по Марте, но не сегодня. Перед глазами всплыл образ старухи, ее высокомерная усмешка, непокорный взгляд, в ушах звучала последняя фраза:

— А вы не догадываетесь? Я могу себе позволить то, что другим неподвластно, ведь я была избрана самим фюрером!

Комментарии можно оставить в разделе "Отзывы"